– У начальника управления будете объясняться!
– Бегите! Жалуйтесь! На что еще вы способны?
– Как! – Панова не знала, что говорить, речь ее оборвалась внезапно, красное лицо начало белеть, Косаревский в предвидении молнии и грома нагнулся над столом и даже голову накрыл руками.
Панова, белее мела, отчетливо отчеканила:
– Достать все уголовные дела на стол!
– Чего? – не сразу сообразил Свердлин.
– Дела на стол! – рявкнула Панова так, что люстра в кабинете пережила неприятные мгновения вместе со Свердлиным, который нашкодившим мальчишкой тотчас прыгнул к сейфу, долго не мог попасть ключом в маленькое отверстие. Наконец распахнул дверцу, и на пол насыпалась гора бумаг.
Свердлин растерянно поднялся во весь свой рост над этой бесформенной кучей.
– Вот! – подняла вверх палец правой руки Панова. – Вот! Наслаждайтесь, кто несведущ.
Свердлин понуро молчал, не поднимая красивой головы.
– Видели бы преступники таких следователей!
– Да что вы в самом деле, Екатерина Михайловна? – Свердлин опустился на колени, начал собирать бумаги с пола, засовывать их в сейф. – Что вы меня шпигаете, как школьника?
– Я шпигаю?!
– Вы!
– Мальчишка!
– А вы?..
– Кто?
– Вы!..
– Ну? Говорите!
Свердлин с охапкой дел медленно поднялся с пола, развернулся к Пановой.
– Иезуитка! Издеваетесь над подчиненными!
– Что?
– Что слышали!
– Ах, так! Вон из кабинета!
– Чего?
– Вон из кабинета и подайте рапорт Максинову! Вы больше работать у меня не будете!
– Да чихал я на все! – Свердлин размахнулся и обрушил всю тяжесть уголовных дел на одинокий сейф, тот зашатался и грохнулся на пол.
– Он еще и хулиган, – опустились руки у Пановой. – Вместо работы любовь крутит и… мебель ломает.
– Что?
– Что слышали…
То, что случилось дальше, не ожидал увидеть никто. Даже умудренного житейским опытом Косаревского пробрало. Здоровенный долговязый Свердлин рухнул на стул и, бросив кудрявую голову на руки, заплакал.
– Что это с ним? – опешила Панова.
– Ревет… – боясь подойти к приятелю, тихо сказал Косаревский.
Дверь кабинета без стука отворилась – голова дежурного в милицейской фуражке просунулась внутрь и, повертевшись туда-сюда в поисках Пановой, объявила:
– А я звоню, звоню! Екатерина Михайловна, подполковник Сараскин приехал! Требуют вас к начальнику!
– Приплыли! – ахнул Косаревский. – Еще один на наши бедные головы!
Свадьба
Можно было с обеих рук сразу, но Порохов поберег этот эффектный трюк напоследок.
Широко расставив ноги, словно врастая в землю, он упруго выгнул спину назад и, периодически резко взмахивая то левой, то правой рукой, послал шесть ножей, сверкающих лезвием, в желтое поле мишени.
Шесть клинков вошли в деревянный щит, как в масло, лишь свист в воздухе и глухие удары.
Вторую шестерку – все в красное ядро – он вонзил, посылая их по паре одновременно с обеих рук.
Тимоня как застыл с открытым ртом, так и продолжал коченеть от восторга, лишь шире глаза округлялись.
– Научишь, Эд? – опомнился он, бросившись опередить, когда Порохов, легко прижимая локти к бокам, с прямой спиной, двинулся за ножами к щиту. – Научишь?
Тот даже головы не повернул; еще бы ковбойскую шляпу на голову – и вылитый Крисс из «Великолепной семерки»! Тимоня раз пять тот фильм смотрел в заводском клубе, спички пробовал, как ковбои, от подошвы зажигать, только не получалось.
– Что хочешь сделаю! – дергал он ножи из мишени, не замечая внезапно заалевших от крови пальцев, не чувствуя острой боли.
– Стоп! – одернул Порохов. – Без рук останешься. Не видишь, в крови уже весь.
– Да черт с ними! Пустяки.
– Не дергай ножи! Это тебе не девок за сиськи хватать. С ножами бережно надо.
– На мне, как на собаке, – Тимоня сиял от счастья. – Научишь?
– Научу, научу. Терпения наберись.
– Заживет до свадьбы, – подпрыгнул и крутанулся вокруг себя от восторга Тимоня, выдернул последние ножи и протянул их Порохову. – Кстати, ты на свадьбу идешь?
– Пригласил меня Аргентум.
– Он всех наших позвал. Пойдем, Эд? Гульнем. Первого своего женить будем.
– Не знаю.
– Рубик идет, Хабиба, Колян, Серега… Даже Мадам Бовари собирается. Я ее сегодня в мастерскую возил. Завиваться-подвиваться. И Ксюху тоже.
– А это кто такая?
– Ксюша-то?
– Ну да.
– Так это сама невеста и есть!
– Как?
– А ты не знал?
– Она невеста?
– Это что же? Серебряный тебя звал, а на ком женится – не сказал?
– А я и не спрашивал.
– Ксюшка! Она же Жорика бросила, когда Аргентум ее подцепил. Жорик ведь и творил чудеса на стадионе из-за этого! А ты не знал ничего? Я же рассказывал!
– Да, вспоминаю…
– Ты же сам ее домой тогда отвозил! Она промолчала?
– Да мы и не знакомились толком.
– Пойдем, Эд. На свадьбе и познакомитесь. Все наши будут. Оторвемся по полной.
– По полной, говоришь?
– А че?
– Ладно, подумаю.
– Тогда я за тобой забегу?
– Не надо. Я сам как-нибудь…
– Ну я пошел. С Рубином договорились одно дельце прокрутить на мотиках.
– Постой-ка, Тим, – Порохов схватил убегающего Тимохина за рукав. – А эта девушка… Ксения? Она что же, давно с Аргентумом встречалась?
– Что это тебя разобрало?
– Да так. Странно все.
– Если интересно – тебе бы у Жорика спросить. Он с ней до армии кантовался года два-три. Любовь была – не разлей вода. Платоническая, по юности. А с Серебряным она встречается с месяц. Не думала уже, что Жорик вернется, вспомнит. Разговор пошел, будто нашел тот где-то на стороне зазнобу круче. Вот Серебряный ее и сманил. А тут Жорик нагрянул как снег на голову.
– А правда, что беременная она?
– Чего не знаю, того не знаю. Со свечкой не стоял. Но думаю – врут бабы. Ксения девка степенная. За ней тут многие приударяли без Жорика-то. А она ко всем, как снежная королева.
– Вот аж как?
