– Не знаю.
– Твой тост? – Порохов слегка толкнул парня в плечо. – Чего набычился? Ревнуешь?
– Было бы за что.
– Зря ревнуешь.
– Да пошел ты!
– Ксения хорошая девчонка.
– Заткнись!
– Я ее не трогал. И не трогаю.
– Зарекался кобель!..
– Я пьяный, поэтому и треплюсь тут с тобой, – Порохов налил еще водки, они выпили, помолчали.
– Она тебя любит.
Порохов поднялся, шагнул из гостиной, ища выход.
– Где здесь на улицу?
– А чего же живешь с ней? – Жорик вскочил с дивана, вцепился ему в рубашку на груди. – Верни мне ее! Отдай!
– Нет уж, – отшвырнул его от себя Порохов; вроде легонько оттолкнул, но тот, взмахнув руками, отлетел вместе с пуговицами его рубашки, грохнулся на диван навзничь, скатился на пол и долго поднимался. Порохов ждал, не уходил.
– Я тебя спрашивал, помнишь?
– Ну?..
– Помнишь, говорю?
– Ну, помню.
– Ты отказался?
Жорик молчал.
– Отказался?
– Ну.
– Вот и забудь. А полезешь – убью. Теперь Ксения моя.
И Порохов ушел.
Частный визит
– Ты приезжай, Николай Егорович. Мы еще долго возиться будем. Тут для тебя сюрприз нашелся, – закончив разговор, Шаламов повесил трубку.
Курасов помчался к начальству.
– Владимир Ильич, – начал он с порога. – Мне прокурор-криминалист звонил с места происшествия, Шаламов. Труп на набережной Волги. Уже несколько дней в петле висел, а соседи нашли. По запаху.
– Мы-то здесь при чем? Прокуратура пусть и занимается. – Сараскин оторвал голову от бумаг на столе, устало взглянул на заместителя. – Не понимаю вашего интереса, товарищ майор!
– Шаламов намекнул, что труп к делу «санитаров», тьфу! К банде «ювелиров» отношение может иметь.
– Убийство?
– Пока только труп.
– Позвольте, но…
– В ломбарде покойник работал. А убит он или сам в петлю залез, неизвестно пока.
– Присядьте. Объясните.
– Ремень, из которого петля была изготовлена, покойнику принадлежит. Опознали.
– Так.
– Больше ничего Шаламов не сказал. Работают они там.
– Интересно. Но мы-то с какого бока, Николай Егорович?
– Шаламов, видимо, что-то еще обнаружил при осмотре. Ему про «ювелиров» из ориентировки нашей известно. Мы же перечислили там… драгоценности похищенные.
– Генералу следует доложить.
– Будет возражать.
– И тем не менее.
– А его же на месте нет, Владимир Ильич, – обрадовался Курасов. – Он в облисполкоме с обеда, там совещание. Как я мог позабыть!
– Ну, теперь-то уже дома… – Сараскин посмотрел на часы. – Рабочий день давно закончился.
– Из исполкома не приехал.
– Позвонить домой?
– А надо ли? Я бы съездил, Владимир Ильич?..
– Ну, хорошо. Езжайте. Пусть это будет ваш частный визит, – Сараскин улыбнулся. – Никого с собой из оперативников не берите. Ознакомитесь. Будут соображения – звоните мне. Я еще посижу.
– А не дождетесь?
– Звоните домой, не стесняйтесь.
– Понял, товарищ подполковник, – Курасов аккуратно притворил за собой дверь и заспешил к дежурному выпрашивать машину, но по дороге остановился и вернулся в свой кабинет.
– Раз частный визит, – хмыкнул он, – попробуем себя в качестве частного сыщика.
Он переоделся, повесив милицейскую форму в шкаф, и с удовольствием ощутил на плечах гражданскую одежду. Чего стоил один его английский бордовый галстук в мелкую синюю горошину, который удалось купить в Ленинграде!
Старый, дореволюционной постройки двухэтажный каменный дом на один подъезд с аркой, ведущей во внутренний дворик, держался из последних сил. Он давно пережил время, положенное ему, и всех жильцов во втором и даже в третьем поколении, просел к земле, прижался, кое-где покосился на углах, но пыжился и не сдавался, надеясь на несбыточное. В двух кварталах от него что-то сносилось, такое же доисторическое, и там же поднималась молодая поросль – высовывались носы фундаментов железобетонной современной братвы. В темени подъезда, несмотря на поздний час, толпился народ, в основном пожилой. Человека в гражданском они встретили подозрительно и даже враждебно, здесь молодых чужаков не признавали, сразу прикидывали: к Зинке? Нет, у Зинки вернулся матросик с рейса. К Нельке? К той тоже усатый ходит. К Зойке? И Зойка последнее время, кажись, обзавелась…
– Где прокуратура занимается? – спросил Курасов, и все успокоились, наперебой начали подсказывать, показывать на единственное светящееся окно на втором этаже в самом углу.
– Левику звонить три раза, – крикнула глуховатая, но самая общительная.
– Кому звонить? – одернули ее. – Дверь настежь! Вонь! Не продохнуть!
– Ему теперь звони не звони, – добавил еще кто-то. – Отзвонились.
– Да его уж в резалку отвезли, – поставил точку дед в очках со скамейки. – Брешут черт-те что.
Курасов достал платок, еще отдававший чьими-то духами, так с ним у носа и поднялся наверх по лестнице. Шаламов курил у дверей на этажной площадке.
– Я уже уезжать собирался, – хмуро кивнул он Курасову.
– Во, трущобы! – запыхался тот. – Пока нашел, извини. Как тут живут-то?
Шаламов только сплюнул.
– Ты откуда звонил-то?
– Не поверишь, на первом этаже абориген какой-то задержался на этом свете. А у него телефон.
Курасов нагнулся к приятелю, сунулся с сигаретой, прикурил.
– Что, глухо? – он кивнул на дверь.
– Висяк.
– Верный?
– Совсем нуль.
– Везет тебе, Михалыч.
– Как утопленнику, хоть вой от удовольствия.
– А чего звонил-то?
– Пузырек поставишь?
– Михалыч, Макс к премии представит, если с «санитарами» нас выручишь.
– Выручить – не выручу, а кое-что проклюнулось, похоже.
– Не томи.
– Пойдем, покажу. Ты чего это с платочком, как дамочка из борделя? Белые ночи забыть не можешь?
– Ты прав, Михалыч, – засмущался и улыбнулся Курасов, – такое забыть нельзя.
– Ничего, Макс поможет. С небес на грешную землю быстро спустит. «Санитары» – первый камень на твою тонкую интеллигентную шею.
