– Это вще Аргентум! – Тимоня ткнулся к Порохову. – Плевалша на меня.
– Сядь! – осадил и его Порохов и оглядел всех суровым, злым взглядом. – По делу собрались. Нечего собачиться.
Тимоня сунулся к столу, засуетился, начал поправлять посуду; остальные, понурившись, переминались с ноги на ногу, угрюмо молчали.
– Ты чего на своего нож поднял? – Порохов уставился на Серебряного. – Знаешь, что за это полагается?
– Кто свой-то? – поднялся на ноги тот, обтер лицо от крови.
– Раз здесь, значит свой.
– За какие заслуги?
– Это мне решать! – сказал, как отрубил, Порохов. – Если кому из вас перестали нравиться мои правила, я не держу. Тимоня, отвори дверь!
Рыжий мигом оказался у двери и распахнул ее.
– Ну! Кто первый? Выходи!
Все замерли, даже дышать, казалось, перестали.
– Нет желающих. Значит, правила остаются те же. Но теперь с одной поправкой.
Порохов еще раз оглядел всех. Лишь Одоевцев не отвел взгляда, да Тимоня уставился на него, даже рта не закрыл.
– Мы здесь все – братья! А раз так, еще повторится подобное, тот, кто руку на брата своего подымет, будет иметь дело со мной. И если жив останется, то позавидует мертвому! Ясно?
Никто не шелохнулся, только тяжело дышали.
– А теперь за стол! – Порохов занял место во главе, сев в единственное деревянное кресло да еще с подлокотниками, начал не торопясь накладывать в тарелку куски рыбы, картошку, икру; брал аккуратно, клал немного.
Потом оторвался от своего занятия, словно только заметив, что товарищи его за стол не торопятся, будто ждут от него чего-то, качнул головой, вроде не понимая, сказал:
– Тимоня, приглашай братанов! Наливай! Угощай! Отведаем, что ты тут сготовил.
Пацан запрыгал вокруг стола, подталкивая особо неповоротливых, пододвигал им табуретки.
– Ошобого приглашения ждешь? – ткнул он легонько Одоевцева, совсем застывшего у дверей. – Шадиш вон рядом, к Эду по правую руку. Шлева – Рубика табуретка.
Когда, наконец, все уселись, Порохов поднялся со стаканом водки, окинул стол взглядом, проследил, чтобы все подняли стаканы.
– Поздравим, братья, нового нашего товарища, Георгия. Мужик он верный. Я ручаюсь за него. И имя ему дадим… – Порохов задумался.
– А у него уже ешть, – не удержался, высунулся Тимоня, улыбаясь во весь свой битый, лишенный передних зубов рот. – Жорик!
– Жорик? – неуверенно глянул на адъютанта Порохов. – Не совсем в кон, вроде?..
– Жорик! Жорик! – вразнобой подхватили за столом.
– Все так решили?
– Все! Чего тут думать? Жорик пойдет! – недружно поддержала компания.
– Ну, Жорик, так Жорик. Давай, братаны, за Жорика!
И Порохов выпил первым.
Следом остальные, так же, как Порохов, по полному стакану, но не для каждого задача оказалась посильной: Тимоня поперхнулся и с половины, начал кашлять, Аргентум задохнулся следом за ним, но этот поторопился и тоже закашлялся, Рубик, выручая его, хватил кулаком по спине так, что Серебряный прогнулся, но не обиделся, а ощерился, сверкнув фиксой в благодарственной ухмылке. Седой с Хабибой тоже зашевелились, хлебанули по стакану, потянулись закусывать балыком и картошкой.
Вторым стаканом Порохов пожелал всем здоровья, только сказал как-то загадочно, непонятно:
– Здоровья желаю тем, кто рядом со мной не только за этим столом, но и в решающий миг никогда не дрогнет.
И тут Тимоня успел всех опередить и крикнуть уже пьянеющим голосом вдогонку тосту:
– А кто предашт, башкой швоей ответит!
Опять выпили, стараясь по полной, но Одоевцев отставил свой стакан, лишь отхлебнув; Тимоне Порохов пить не дал, а Седой с Хабибой только отпили по половинке. Аргентум и на этот раз не сплоховал, и когда рядом с ним Рубик стакан опустевший громыхнул на стол, то же сделал и со своим.
После этого Порохов, уже вкусивший яств, откинулся на спинку царственного кресла и начал оглядывать компанию незаметно, из-под бровей, испытывающим невеселым взглядом. Затем он подозвал Тимоню, что-то тихо шепнул ему на ухо и подмигнул. Тимоня, будто по своей надобности, мышкой юркнул к двери, потерся там, закрыл ее на внутренний замок и сунул ключик в карман.
– Тимоня! – тут же окрикнул его Порохов, словно и не посылал никуда. – Наполни-ка братанам по третьей. Пусть каждый подумает, что пожелать товарищам от чистого сердца. А я попрошу Рубика, нашего второго именинника, сказать слово за себя.
Толстяк армянин вздрогнул, налился малиновой краской, поднялся на нетвердых ногах, обхватил обеими руками стакан так, что побелели пальцы, выставил глаза-маслины на Порохова. Тот сидел, не двигаясь, изучал перед собой пространство.
– Чего сказать? – начал толстяк, он уже не казался большим и могучим, живот обвис, и грудь не мускулами играла, а колыхалась от дыхания жиром; глаза не сверкали, а, выкатившись, слезились. – Сказать мне нечего. Виноват. Простите, братья. За вред, что причинил, отработаю. Азеры, сволочи, будто взбесились! Звери чертовы! Вон, Тимоню мордовали даже.
– А ты чего же? – вскочил в запале, пошатываясь, Серебряный. – Ты где был, амбал?
– Молчать, Аргентум! – рявкнул Порохов. – Опять? Я тебе слова не давал. Дождешься – скажешь… Если будет что.
И уставился на Серебряного сурово, тот съежился и опустился на табуретку.
– Простите, братья! Отработаю, – закончил Рубик и замер, ожидая приговора.
– Все слышали? – спросил Порохов.
За столом молчали.
– Я думаю – поверим, – сказал Порохов. – Пей, Рубик. Но учти, больше ошибаться не позволю.
За столом заговорили, закивали головами, сначала тихо, шепотом, потом громче, пересмеиваясь, зашумели. Тарелки быстро пустели. Тимоня выпрыгнул из-за стола, заспешил к печке, восполнил съеденное, подкладывая куски рыбы, хлеб; чугунок, расчистив место, целиком взгромоздил на стол, картошку из него таскал руками. Рубик освоился, отошел и лицом, и душой, нехотя рассказывал Хабибе и Седому о поездке в Баку; Аргентум, расставив локти перед собой, засыпал, захмелев совсем, изредка вздрагивал, подымал голову с мутными, не понимающими глазами. Одоевцев, трезвее всех, скучал, оглядывая помещение.
– Есть у нас еще одна тема, – заговорил снова Порохов свежим трезвым голосом, будто и не пил совсем, будто водка его лишь взбодрила. Он распахнул ворот рубахи и снял с шеи величественный золотой крест на цепочке, отодвинул локтем посуду, положил перед собой на стол.
– Помните?
Все уставились на крест. Тимоня так и повис на плечах Порохова из-за его спины.
– Крест и ожерелье мы решили сдать надежным людям. Деньги большие. В любую лавку не понесешь. Вспомнили?
