– Как что? Команду он получил? Получил. Вот поэтому до сих пор председатели колхозов и директора совхозов бумаги эти пишут. Правда, они тоже не дураки. Вниз все спустили. Теперь охота настоящая за каждым агрономом ведется, их отлавливают управленцы, чтобы те бумаги сочиняли.
– Но это же!..
– Я предупредил Воробейчикова.
– А он? Мужик вроде серьезный. Ответственный.
– Голова.
– Так что же?
– Доберем, говорит, а там пусть сами решают.
– Чего доберем?
– До миллиона.
– Опять этот миллион?
– Год-то юбилейный, Данила Павлович! – помощник сунул мне районную газету. – Гляньте. Знаю, что читаете, но посмотрите. В каждом номере пожар этот: сводки, сводки, сводки!.. Сводки по сбору овощей и арбузов. Бьет всем по глазам этот миллион! Когда область поставит рекорд? Нет больше в жизни области других болячек! Что же вы хотите, Данила Павлович, от бедного Воробейчикова? Пал Никитич знает: миллион – это золотая звезда на грудь Боронину. Младенца спроси у нас, если говорить умеет, ответит: первому секретарю обкома партии звезду зарабатываем. А миллион овощей дадим – цель достигнута!..
Помощник отвернулся к окну, вздохнул с грустью.
– Мы в войну таких звезд не хватали. За медаль медную голову клали. Да никто о ней и не думал, когда на смерть шел… А Воробейчиков?.. Он и зимой собирать будет, если прикажет райком… И арбузы, и помидоры…
Мы помолчали.
– А вы не мучайтесь, Данила Павлович, я звонил Петренко, коллеге моему в соседний район. Не у нас одних такая картина. По всей области.
– И что же, ручки сложить? Я к Игорушкину поеду!
– А вы думаете, ему неизвестно?
– Не знаю. Известно – неизвестно. Поеду.
– Не спешили бы, Данила Павлович.
– Это почему же?
– А с рыбой-то той, забыли?
– Какой рыбой?
– Ну, с бывшим редактором газеты? Вы еще инструктора тогда поймали?
– Козлин?
– Козлин, Козлин, – закивал головой помощник.
– Ну и чего? Турнул его Хайса и уголовное дело в управлении обещали возбудить. Максинову поручили разобраться.
– Слышал я. Только Козлин тот уже в председателях колхозов бегает, виделся с ним у Воробейчикова. Вихрастов Иван Дмитриевич на пенсию ушел в колхозе своем, где тридцать лет отпахал, а через неделю и умер. Вот инструктора этого туда… там и выбрали. Должность-то выборная. Проголосовали.
– Я в райком пойду. Встречусь с Хайсой Имангалиевичем. Как так можно?
– А зачем?
– Вы такое рассказываете!
– На днях сам узнал. А представитель райкома скоро сам у нас будет. Чего к ним ехать?
– Как?
– По нашу душу Лукпанов явится. Как представитель райкома будет присутствовать на нашем партийном собрании. Я у Пал Никитича сидел, в бумажках копался, а он мне позвонил. Предложил провести отчетное собрание.
– Да год еще не кончился!
– А при чем здесь это? Мне, как секретарю партийной организации! Санакаев-то заболел, а я у него в помощниках, – поручение Лукпанов дал: собрание досрочно провести. Район у нас передовой. Мы и по молоку, и по яйцам в передовиках. Теперь вот скоро – по овощам с арбузами. И собрание, значит, досрочно! С повесткой дня: о недостатках и причинах роста преступности…
– Так я же направлял Сугарлиеву докладную записку. По итогам десяти месяцев еще. Ставил там вопросы о создании дружин народных, усилении их боеспособности. Не ходят колхозники на дежурства, сами воруют продукцию с полей. Потом ею же чуть не в ящиках колхозных на рынках торгуют. Сам Хайса Поспелова заставлял облавы устраивать на базарах. Сам на эти облавы ездил. Его завидев, и разбегались колхознички, ящики бросали, под прилавками прятались… От этого и рост пошел общей преступности в районе! За счет краж! Помните, Семен Викторович, я в показательном процессе участвовал, когда милицию пришлось вызывать? Так тогда судью чуть не избили! Колхозники едва не отмордовали за то, что мотоцикл мы конфисковали, как средство хищения!
– Ну как же. Гудел район.
– С народом надо работать райкому!
– Нет, Данила Павлович. Райкому этого не сдюжить. Им не до народа. Им звезду добыть…
Мы еще долго в тот раз сидели с Семеном Викторовичем.
Я принял решение ехать к Игорушкину.
Луна заплуталась в лохмотьях черных туч на низком, готовом обрушиться небосводе. Свирепый ветер, остервенев в пух и прах, гонял ворохи сухих листьев и мелкого мусора на пустынных дачных улочках. Вот тогда, поспешая к назначенному часу, Тимоня и торкнулся в калитку. Удивился – двор оказался открытым. Кто же его опередил?
Хотя Порохов назначил встречу на позднее время, Тимоня прибежал загодя, все оглядеть, проверить, подготовить, а тут его обскакали.
Он вбежал на крыльцо, сунулся в дверь домика. В сумерках разглядел на фоне окошек темный силуэт человека, неподвижно сидящего за столом.
– Кто тут? – замер на пороге Тимоня.
– Испугался?
– Ты, Эд?
– В штаны наклал?
– Что это ты в темноте?.. Один?..
– С электростанцией опять нелады. А может, с проводкой что. Утром надо будет глянуть.
– Так давай на дворе костерок запалю, – Тимоня обрадовался, мечтательно закатил глаза. – У костра, Эд! Туда-сюда… Я побеспокоился, чтобы не припухли пацаны. На свежем воздухе! На свободе! Во! Гляди!
Он вытащил из-за пазухи бутылку водки.
– Холодновато на улице. Согреемся?
– По какому поводу праздник?
– А вот. Смотри! – и Тимоня оскалился, защелкал новыми вставными зубами, застучал ими. – Все на месте! Полный рот!
– Вставил?
– Заново родился!
– Молодец. А водку все же спрячь. И на двор не следует лезть.
– Что так?
– Разговор серьезный. Здесь перекантуемся. Тащи лампу керосиновую. Там, за печкой.
– Что случилось, Эд?
Тимоня, не дождавшись ответа, зажег фитиль, поставил на стол поближе к Порохову, но тот отодвинул ее от себя, отставил лицо в темноте.
– Опаздывают наши?
– Нет. Есть еще время.
На крыльце, как будто ждали, затопали, ввалились гурьбой длинноволосый Седой, юркий Хабиба, флегматичный толстяк Рубик.
– Маракуете в темноте? – закричали с порога. – Во всем поселке темень. Как поживаешь, Порох?
