В моей первой жизни я убил трех человек. Они были членами экипажа немецкого танка и погибли одновременно. Дело было в какой-то деревне в северной Франции. Нам сказали, что немцев там уже нет, и потому мы не ожидали сопротивления. Но разведка ошиблась. Мы же настолько расслабились, что заметили опасность только тогда, когда ствол танковой пушки уставился прямо на нас. Пушка выстрелила, и выпущенный ею снаряд убил на месте двух человек и ранил Томми Кена, который через три дня умер в госпитале. Я с удивительной ясностью помню свои действия в тот момент. Бросив на землю винтовку и сняв с плеч ранец, я с громким криком, даже не пытаясь хоть как-то укрыться, бросился по улице вперед. Каска, ремешок которой был расстегнут, упала с моей головы и, покатившись в сторону танка, остановилась в каких-то десяти ярдах от него. Я ясно слышал, как двигаются и переговариваются за броней танкисты, видел их лица, приникшие к смотровым щелям, уловил движение пушечного ствола, который, словно принюхиваясь, искал цель. Кроме того, по мне в любой момент могли выпустить очередь из пулемета. Но это меня не остановило. Я был уже совсем рядом с бронированной громадиной и даже успел почувствовать кожей лица исходивший от нее жар. Я с ходу бросил гранату в открытый передний люк и услышал испуганные крики и возню – вероятно, танкисты пытались укрыться от неминуемого взрыва или нащупать гранату, чтобы выбросить ее обратно. Но им не удалось ни то, ни другое. Да, я отлично помню все свои действия, но совершенно не помню своих мыслей в тот момент. Позже капитан сказал, что немецкий экипаж скорее всего просто заблудился. Остальные танки свернули налево, а тот, на который мы наткнулись, – направо. Это привело к гибели трех наших солдат и троих немцев. Меня наградили медалью, которую я продал в 1961 году, когда мне нечем было заплатить за новый водонагреватель. Должен сказать, что, когда медаль исчезла из моего дома, я испытал большое облегчение.
То была моя первая война. Записываться добровольцем во второй раз я не стал, понимая, что скорее всего меня в любом случае призовут, и надеясь воспользоваться теми навыками выживания, которые уже успел приобрести во время участия в боевых действиях. В результате в моей третьей жизни я стал наземным механиком Королевских военно-воздушных сил и при звуке сирены, сигнализировавшей о начале авианалета, бежал в бомбоубежище быстрее всех остальных членов моего подразделения. Так продолжалось до тех пор, пока Гитлер не начал бомбить Лондон, – тогда я понял, что тем, кто расквартирован на военных базах, можно не беспокоиться. В самом деле, работа наземного механика ВВС была довольно безопасной. Гибли в основном пилоты, и главным образом в воздухе. Я не видел этих смертей, и потому они не оказывали на меня никакого психологического воздействия. Пилоты практически не общались с постоянно перепачканными тавотом и машинным маслом механиками, так что мне без труда удалось убедить себя, что главная моя забота – это самолет, а человек, летающий на нем, – всего лишь прилагающееся к нему механическое устройство, о котором можно не думать. Потом на нашу базу прибыли американцы, и силы союзников начали бомбить Германию. Количество смертей в воздухе значительно возросло. Кроме того, на базе стали появляться раненые пилоты, а в кабинах их машин я то и дело стал обнаруживать лужи крови, вытекшей из их тел. Я долго размышлял над тем, как мне избежать этого зрелища, но так ничего и не придумал. Мне было точно известно, что союзники одержат победу над Германией, но я никогда специально не изучал историю Второй мировой войны. Все мое представление о ней состояло из моих личных впечатлений. Пожалуй, единственное, что я мог сделать, чтобы повлиять на развитие событий, – это предупредить военнослужащего по фамилии Валькейт, что во время высадки в Нормандии ему следует на две минуты задержаться на борту десантного судна, или шепнуть на ухо рядовому Кена, что во французской деревеньке под названием Женнимон случайно окажется немецкий танк, который по ошибке свернет не налево, а направо и в скором времени выстрелом из пушки оборвет его жизнь. Но я не обладал никакой стратегической информацией и не мог сообщить миру ничего интересного, если не считать того, что в недалеком будущем компания «Ситроен» будет выпускать весьма элегантные, но довольно ненадежные легковые машины, а жители Старого Света когда-нибудь изумятся, узнав, что Европа оказалась разделенной на две части, и всерьез задумаются над тем, что к этому привело.
Я продолжал смазывать шасси военных самолетов, которые в недалеком будущем должны были разрушить Дрезден. Время от времени моих ушей достигали слухи о том, что немецкие ученые пытаются изобрести ракетное оружие, а британские инженеры в один голос высмеивают эти их усилия. Затем в разговорах стало упоминаться немецкое «оружие возмездия» – ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Однако вскоре эту тему обсуждать перестали. В день победы над Германией я страшно напился бренди, который вообще-то не особенно люблю, в компании одного канадца и двух валлийцев. Я познакомился с ними всего за два дня до этой попойки и после нее никогда больше не видел.
Зато я учился – на этот раз всерьез и весьма упорно. Я изучал машины и механизмы, стратегию и тактику британских Королевских ВВС и летчиков люфтваффе, виды бомб и характер вызываемых ими разрушений – все это ради того, чтобы в следующий раз – а я был процентов на шестьдесят уверен, что он будет, – у меня за душой были не только личные воспоминания о качестве французской консервированной ветчины, но и серьезные знания, полезные для меня самого и, возможно, для других.
Однако те самые знания, которые должны были защитить меня от опасностей внешнего мира, в более поздних жизнях подвергли меня серьезной угрозе, косвенно поспособствовав моему знакомству с клубом «Хронос», а клуба «Хронос» – со мной.
Глава 6
Его звали Франклин Фирсон.
Он был вторым по счету шпионом, которого я встретил на своем жизненном пути, и отчаянно нуждался в информации.
Я познакомился с ним в моей четвертой жизни, в 1968 году.
В то время я работал врачом в Глазго. Мне было пятьдесят лет. Недавно от меня ушла жена, и от этого я чувствовал себя сломленным. Ее звали Дженни. Я любил ее и обо всем ей рассказывал. Она была хирургом – одной из первых женщин-хирургов в городе. Я был неврологом и пользовался репутацией довольно прогрессивного специалиста, а время от времени проводил не совсем этичные, хотя и вполне законные научные эксперименты. Моя супруга верила в Бога, я – нет. Я мог бы многое рассказать о своей третьей жизни, но пока ограничусь лишь сообщением о том, что моя третья смерть – а в третий раз я умер в полном одиночестве в какой-то японской больнице – убедила меня, что загробной жизни не существует. Я прожил жизнь и умер – и ни Аллах, ни Иегова, ни Кришна, ни Будда, ни духи моих предков не пришли ко мне и не избавили меня от предсмертного страха. А затем я снова родился, и все началось сначала, в то же самое время и том же самом месте, что и раньше, – в заснеженной Англии.
Моя потеря веры в Бога не стала для меня откровением и не произвела на меня тягостного впечатления. Она стала логичным продолжением долго зревшего и подтверждавшегося множеством событий предположения, что все мои попытки общения со Всевышним – не что иное, как улица с односторонним движением. Когда, умирая и рождаясь вновь, я пришел к этому выводу, я сделал это с отрешенным разочарованием ученого, которому не удался важный эксперимент.
