– Мистер Огаст…
– Осталось четыре минуты пятьдесят секунд.
– Вы не можете…
– Могу. И вы меня не остановите. Где ближайший телефон?
Мне пытались помешать – правда, только путем уговоров и предупреждений о последствиях моего поведения. Я, однако, твердо стоял на своем. По телефону, установленному в ординаторской, я позвонил Акинлей. Сделав это, в кресле-каталке, одетый в больничный халат, спустился на улицу. Там было тепло и солнечно. Оранжевый диск светила уже клонился к горизонту. В воздухе стоял запах свежескошенной травы. Люди в страхе расступались при виде калеки в инвалидном кресле – лысого, с язвами на лице, с пятнами крови на забинтованной груди. С моим ужасным видом совершенно не вязалось восторженное выражение моего лица, и это пугало прохожих еще больше.
Мы встретились с Акинлей на окраине города. Она приехала в условленное место на маленьком красном «Фольксвагене». Уже много месяцев она, находясь неподалеку от лаборатории Винсента, ждала моего звонка.
Выйдя из машины, Акинлей с видимым сочувствием наблюдала за тем, как я приближаюсь к ней, неумело вращая руками колеса кресла-каталки.
– Ты выглядишь ужасно, – сказала она.
– Ничего удивительного – я ведь умираю, – ответил я, с трудом переползая на пассажирское сиденье автомобиля. – Мне нужны обезболивающие – чем больше, тем лучше.
– У меня их полно.
– Вот и хорошо. Отвези меня в какой-нибудь отель.
Акинлей отвезла меня в гостиницу и снабдила обезболивающими препаратами.
– А теперь дай мне ручку и бумагу, – попросил я.
– Но, Гарри, твои руки…
– Ручку и бумагу!
Получив и то и другое, я попытался писать, но быстро понял, что Акинлей была права – пальцы меня не слушались.
– В таком случае дай мне пишущую машинку.
– Гарри!
– Акинлей, – твердо сказал я, – меньше чем через неделю я умру. Я пока держусь исключительно благодаря тому чудесному коктейлю из лекарств, который растворен у меня в крови. Так что не теряй времени и раздобудь мне то, о чем я прошу.
Акинлей нашла пишущую машинку и накачала меня всеми мыслимыми и немыслимыми анальгетиками, чтобы боль не отвлекала меня от главного.
– Спасибо, – поблагодарил я ее. – А теперь оставь рядом со мной дозу морфия, способную свалить слона, и подожди меня где-нибудь снаружи, на воздухе. Не обижайся, сделай, как я прошу.
– Но, Гарри…
– Я буду тебе очень благодарен, – прервал ее я. – Увидимся в следующей жизни.
Когда Акинлей ушла, я устроился за столом перед пишущей машинкой, сосредоточился и, глядя на закатное зарево за окном, напечатал на листе бумаги:
Это мое послание тебе.
Мой враг.
Мой друг.
Ты наверняка уже все понял.
Ты проиграл.
Винсент!
Это письмо можно считать моим завещанием. И моим признанием, если угодно. Свидетельством моей победы – и моим извинением. Это последнее, что я пишу в моей нынешней жизни, поскольку мое тело умирает. Всему рано или поздно приходит конец. Вскоре я допишу это письмо, возьму в руку шприц, который оставила мне Акинлей, и положу конец мучающей меня боли. Все, что я рассказал тебе о себе, я сделал для того, чтобы побудить самого себя к действию. Я знаю, что своим рассказом я сделал себя несколько уязвимым. Теперь, чтобы защитить себя, я вынужден уничтожить тебя – а вместе с тобой и все то, что тебе известно обо мне. У меня нет другого выхода, и потому я перехожу к действиям.
Ты наверняка уже обнаружил, что меня нет в больнице. Тебя наверняка охватил страх: ты понял, что, несмотря на процедуру Забвения, моя память уцелела, а сам я сбежал.
Вероятно, ты понял не только это. Ты всегда умел мыслить логически, а значит, скорее всего догадался, что процедура стирания памяти не оказала на меня никакого воздействия – не только в последний раз, но и во время предыдущей аналогичной манипуляции. И в самый первый раз – тоже. Ты скорее всего уже сообразил, что я собираюсь тебе сообщить, но пока еще не можешь в это поверить.
Ты, конечно же, пошлешь за мной людей, и они наверняка меня найдут – точнее, мой труп. Акинлей к этому времени уже уедет – свою работу она сделала. Рядом с моим телом твои люди найдут пустой шприц и это письмо, которое они, я полагаю, доставят тебе в больницу. Как только ты взглянешь на первую страницу, ты сразу же поймешь – не можешь не понять, – что ты проиграл.
Ты проиграл. В другой, следующей своей жизни семилетний мальчик с картонной коробкой под мышкой, идя по тропинке где-то в южном пригороде Лондона, остановится у большого красивого дома с садом, откуда будет доноситься благоухание рододендронов. Где-то неподалеку, за горой, будут шуметь поезда. В доме будут жить супруги по имени Говард и Урсула. Садовник, ухаживающий за рододендронами в их саду, будет носить фамилию Ранкис.
Семилетний мальчик подойдет к этим незнакомым ему людям и предложит им что-нибудь из содержимого своей картонной коробки – может, яблоки, а может, апельсины. Или какие-нибудь сладости. Подробности в данном случае не важны – важно то, что ни один нормальный взрослый не откажется от угощения, искренне предложенного ему невинным ребенком. Хозяин и хозяйка, а может, и садовник тоже, наверняка возьмут что-нибудь у мальчика и поблагодарят его. А затем, когда он зашагает прочь по тропинке, съедят оставленные им фрукты или пирожные.
Я обещаю, что яд будет быстродействующим.
В результате Винсент Ранкис никогда не появится на свет.
И все пойдет своим чередом.
Время не станет ускорять свой бег.
Клуб «Хронос» будет существовать и процветать.
Мы не станем богами – ни ты, ни я.
Мы не станем заглядывать в квантовое зеркало.
Зато ты на те несколько дней, которые тебе осталось прожить, станешь наконец простым смертным.
