25.40 – А если б Фридрих Шиллер поднес бы ему?.. бокал шампанского?
– Все равно бы не стал. Взял бы себя в руки – и не стал. Сказал бы: не пью ни грамма. —
Шиллер был другом Гёте, однако обладал прямо противоположным характером; и два этих различных характера в силу огромной своей значимости для развития мировой культуры часто рождают глубокомысленные научные рассуждения наподобие нижеследующих – Вячеслава Иванова:
«Друг Шиллера – Гёте – творил из полноты и поистине подобился переполненной чаше. Но его преимущественною чертой была хранительная мера, этот эстетический аспект закона самосохранения. Он боялся расплеснуть сосуд. Блюститель граней, любовник красоты граней, он инстинктивно чуждался Дионисова духа. Дифирамб и трагедия его страшили» («О Шиллере», 1905).
«Преодолеть бурю и натиск для него [Гёте] было не трудное дело: его переживания были уже преодолением, ибо с самого начала не время владело им, а он временем. Шиллер переживал движение субъективно, Гёте же – объективно. Это не значит, что он вовсе не переживал его, а только созерцал и изображал; но некоторым натурам (и должно признать, хорошо ли это или худо, что величайшие художники принадлежат к их числу) дано обращать свое переживание из душевного состояния в объект и этим сохранять некоторую независимость своего Я от его состояний; им дано как бы разделять в себе свое Я, живущее в невозмутимых глубинах, бесстрастное и безвольное, от другого, патетического Я: в то время как обычно переживание слагается из чувствующего субъекта и чувствуемой данности, объективный художник, при всей остроте и подлинности переживания, находит в себе сверхчувственный центр, откуда его собственное состояние оказывается для него предметом созерцания» («Гёте на рубеже двух столетий», 1912).
Из последнего наблюдения Иванова легко выводится Веничкино определение жизненной позиции Гёте, наблюдавшего за принятием алкоголя своими персонажами и созерцавшего их самоубийства.
25.41 C. 59. Возьмите хоть «Фауста»: кто там не пьет? все пьют. Фауст пьет и молодеет, Зибель пьет и лезет на Фауста, Мефистофель только и делает, что пьет и угощает буршей и поет им «Блоху». —
Бурш (нем. Bursch) – изначально: студент одной из студенческих корпораций в Германии; позже просто молодой человек. Существительное это встречается у Эренбурга вместе с упоминанием имен, входящих в кругозор Венички: «Изрубленные наподобие котлеток, во время периодических дуэлей, бурши, как послушные дети, положив кончики пальцев на пюпитр, постигают великолепное построение вселенной в пафосе Канта или в остроте Гегеля» («Необычайные похождения Хулио Хуренито», гл. 10).
Упоминание о пении «Блохи» заставляет обратиться не только к трагедии Гёте «Фауст», но и к ее музыкальным трансформациям (в частности, к одноименной опере Гуно) и рассматривать перечисление сцен из «Фауста» сквозь призму как литературы, так и музыки:
1) Фауст пьет и молодеет. – Имеется в виду конец Пролога оперы, когда престарелый Фауст, согласившись на предложение Мефистофеля подписать контракт об обмене своей души на вечную молодость («сделка за чашу»), принимает из рук Мефистофеля чашу с эликсиром молодости, обратившись к видению прекрасной Маргариты, выпивает содержимое чаши и превращается в молодого красавца.
2) Зибель пьет и лезет на Фауста. – В действительности в трагедии Гёте Зибель, напившись, лезет не на Фауста, а на Мефистофеля, причем не в одиночку, а вместе с другими буршами, вооруженными ножами:
– Оставьте ваши фигли-мигли,
Мы ваш обман насквозь постигли!
<…>
Мы вам фиглярских выкрутас
Не спустим в следующий раз!
<…>
Бей колдуна!
Бей!
(«Фауст», ч. 1, «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге»)
На Фауста, правда опять же в компании с Мефистофелем, «лезет» приятель Зибеля и брат его возлюбленной Маргариты, трезвый Валентин: в опере Гуно он сначала ударом шпаги разбивает гитару Мефистофеля, затем со шпагой в руках вызывает Фауста на дуэль за то, что тот претендует на Маргариту, и в итоге на этой дуэли бесславно погибает от руки Фауста (акт 3, карт. 3).
3) Мефистофель только и делает, что пьет и угощает буршей и поет им «Блоху». – Имеется в виду та же сцена – «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» (в опере Гуно: акт 1). Здесь среди праздных студентов и прочих горожан появляется Мефистофель, вступает с ними в диалог, пробует трактирное вино, говорит:
Я за свободу выпил бы не споря,
Да ваши вина смех один и горе.
<…>
А то б я дал отведать вам сорта
Из собственного нашего подвала, —
и, используя свои неограниченные магические возможности, наливает буршам вино – не из бочек, а прямо из стола, за которым они сидели. После этого Мефистофель исполняет известную «Песенку о Блохе».
У Гуно эта песенка отсутствует, и в сцене с буршами Мефистофель поет знаменитые куплеты «Сатана там правит бал…» (акт 1, сц. 2). Песенка же является самостоятельным концертным номером. Существует несколько вариантов «Блохи», включая написанный Бетховеном. Русскому слушателю наиболее известна «Песенка Мефистофеля в погребке Ауэрбаха о блохе» (1879) Мусоргского на традиционный гётевский текст в переводе А. Струговщикова («Жил-был король когда-то. / При нем блоха жила. / Милей родного брата / Она ему была»). «Песенка Мефистофеля» Мусоргского входила в концертный и граммофонный репертуар Шаляпина.
25.42 C. 59. …для чего это нужно было тайному советнику Гёте? Так я вам скажу: а для чего он заставил Вертера пустить себе пулю в лоб? Потому что – есть свидетельство – он сам был на грани самоубийства, но чтоб отделаться от искушения, заставил Вертера сделать это вместо себя. —
Вертер, главный герой романа Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774), кончает жизнь самоубийством, стреляя себе в лоб: «Один из соседей увидел вспышку пороха и услышал звук выстрела… <…> Он [Вертер] прострелил себе голову над правым глазом, мозг брызнул наружу».
В биографической литературе действительно зафиксировано тяжелое душевное состояние Гёте в период разрыва его с возлюбленной Лоттой Буф и начала работы над «Вертером»: «В те месяцы он всегда клал возле кровати драгоценный кинжал из своей коллекции. „Прежде чем потушить свечу, я всегда пробовал, удастся ли мне погрузить себе в грудь на несколько дюймов острый клинок. Но мне никогда это не удавалось, и в конце концов я поднял себя на смех, бросил ипохондрическое кривлянье и решил жить“» (Людвиг Э. Гёте. М., 1965. С. 73). Отмечу здесь как способ самоубийства именно закалывание, весьма существенное для поэтики «Москвы – Петушков».
25.43 …бутылку перцовой… —
«Перцовая» – горькая крепкая (30°) настойка на красном перце. Не путать с «Перцовкой» (см. 23.3)!
26. ФрЯзево – 61-й километр
26.1 C. 60. 61-й километр —
небольшая железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир. В 1990-х гг. переименована в платформу Казанское.
