Я бетонщица, Буртова Нюшка.
Я по двести процентов даю.
Что ты пялишь глаза? Тебе нужно,
чтобы жизнь рассказала свою?
Нюшка ведет свой рассказ действительно «чудовищным стилем» – Евтушенко имитирует просторечный сказ. При этом сначала у Нюшки обнаруживается явный недостаток собственности и похожий на Веничкин чемоданчик:
А имущества было у Нюшки —
пара стоптанных башмаков,
да облупленный нос, да веснушки,
да неполных семнадцать годков.
Впрочем, был чемоданчик фанерный
с незаманчивым всяким тряпьем,
и висел для сохранности верной
небольшенький замочек на нем.
А затем, с приездом на стройку из центра интеллигентного вида специалиста («к нам прислали»), начинается история ее несчастной, как и у Дарьи, любви:
И летела по небу, летела,
ни бетона не видя, ни лиц,
и чего-то такого хотела,
что похоже на небо и птиц.
Но на радость мою и на горе,
над ломающей льдины водой
появился весною в конторе
интересный москвич молодой.
Был он гордый… Не пил, не ругался,
на девчонок глаза не косил.
Увлекался искусством, а галстук
и в рабочее время носил.
Далее Нюшка, чтобы понравиться приезжему, начинает читать книжки, крутит хулахуп и пьет уксус для бледности. И вот наконец с ней происходит то же, что произошло с Дарьей и Евтюшкиным:
Позабыть я себя заставляю —
никогда позабыть не смогу,
как отпраздновать Первое мая
мы поплыли на лодках в тайгу.
Пили «гымзу» под частик в томате
за любовь и за Братскую ГЭС.
Кто-то был уже в чьей-то помаде…
Кто-то с кем-то куда-то исчез…
<…>
Несся танец по имени «мамба»
и Парижей и Лондонов гул,
и шептала я: «Мамочка-мама,
хоть бы раз на меня он взглянул!»
И взглянул – в первый раз любопытно…
Огляделись – мы были вдвоем,
и, кивнув на вечерние пихты,
он устало сказал мне: «Пойдем…»
После «гневления Бога» Нюшка, натурально, понесла, о чем поспешила сообщить москвичу:
Смерил взглядом холодным и беглым
и, приемничком занят своим,
процедил: «Я, конечно, был первым,
но ведь кто-то мог быть и вторым…»
«Семилетку в четыре года!» —
бились лозунги, как всегда,
а от гадости и от горя
я бежала не знаю куда.
Я взбежала на эстакаду,
чтобы с жизнью покончить враз,
но я замерла истуканно,
под собою увидев мой Братск.
История евтушенковской Нюшки заканчивается соцреалистически: Нюшка рожает, становится матерью-одиночкой, однако ее сын как бы усыновляется Нюшкиной бригадой и ее труд продолжает вливаться в труд ее республики. О безымянном москвиче же более не упоминается. Ерофеевская Дарья ведет себя, как бы апеллируя к содержанию поэмы, парадигматически: детей у них с Евтюшкиным нет, но она все-таки интересуется, кто их будет воспитывать, поскольку в подобной «клишированной» ситуации внебрачные дети обычно рождаются, чему есть масса примеров – от поэмы «Братская ГЭС» до кинофильма «Москва слезам не верит».
Постоянное использование Дарьей в рассказе о своей любовной страсти выражения «а потом» (повторяется пять раз) также напоминает о Евтушенко, у которого одна из лирических героинь донимает вопросом «а что потом?» лирического героя перед тем, как они должны заняться сексом, пытаясь, как Дарья – в Евтюшкине, пробудить в партнере чувство ответственности:
Ты спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
Постель была расстелена,
и ты была растеряна…
<…>
и спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
(«Ты спрашивала шепотом…», 1957–1975)
29.3 C. 68. …спрашивает: «Мой чудный взгляд тебя томил?» <…> «В душе мой голос раздавался?» —
Перифраз пушкинских строк из письма Татьяны Лариной Евгению Онегину:
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно…
(«Евгений Онегин», гл. 3)
29.4 Я ведь как Жанна д'Арк. Та тоже – нет, чтобы коров пасти и жать хлеба – так она села на лошадь и поскакала в Орлеан, на свою попу приключений искать. —
Жанна д'Арк (ок. 1412–1431) – народная героиня Франции, лидер французского освободительного движения против англичан во времена Столетней войны (1437–1453). Родилась в крестьянской семье в Лотарингии, в 1429 г. возглавила французскую армию и освободила от англичан Орлеан, после чего получила прозвище Орлеанская дева; в 1430 г., фактически преданная монархической верхушкой Франции, опасавшейся стремительного роста ее популярности в народе, попала в плен к бургундцам (в то время – союзникам англичан). Обвинена церковным судом в Руане в колдовстве и ереси и 5 мая 1431 г. сожжена на костре. Посмертно (в 1456 г.) реабилитирована, в 1920 г. – канонизирована. Личность и образ Жанны д'Арк привлекали многих деятелей литературы и искусства. Широко известны пьесы Шиллера «Орлеанская дева» (1801) и Бернарда Шоу «Святая Иоанна» (1923), опера Чайковского «Орлеанская дева» (1879); в трагикомическом контексте образ Жанны д'Арк дается в широко известной «Орлеанской девственнице» (1735) Вольтера.
В качестве источника комментируемого пассажа («поскакала в Орлеан») можно отметить следующие строки из стихотворения Михаила Светлова:
Барабана тугой удар
Будит утренние туманы, —
Это скачет Жанна д'Арк
К осажденному Орлеану.
(«Рабфаковке», 1925)
Постоянные апелляции к этой исторической личности в классической и современной литературе встречаются регулярно. Например, у Льва Толстого Пьер Безухов интересуется у Жюли Курагиной, почему она уезжает из Москвы, хотя Наполеон непосредственно столице еще не угрожает:
«– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка» («Война и мир», т. 3, ч. 2, гл. 17).
Или еще: «За завтраком, во время дружеского поедания луковицы, вынес поселенец Заслонов свое бедственное положение на всенародное обсуждение. Выслушала его Авдотьевна и, почувствовав себя Жанной д’Арк, воскликнула: – На фронт! Только на фронт!!!» (А. Антонович. «Многосемейная хроника», 1980). А вот восклицание одной из лирических героинь Ахматовой: «С дымом улететь с костра Дидоны, / Чтобы с Жанной на костер опять» («Последняя роза», 1962).
