29.5 C. 68. «А кто за тебя детишек будет воспитывать? Пушкин, что ли?» —
Переложение ответственности за какой-либо поступок или действие на Пушкина как на лицо, не имеющее к нему никакого отношения, – традиционная речевая фигура в разговорном русском языке, рожденная, видимо, благодаря тому, что портреты Пушкина висели в советские времена в самых подходящих (библиотеки, читальни) и неподходящих (вокзалы, буфеты, парикмахерские) местах и в случае чего всегда можно было указать на него рукой. Здесь вспоминается Никанор Иванович Босой из Булгакова:
«Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по несколько раз произносил фразы вроде: „А за квартиру Пушкин платить будет?“ или „Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?“, „Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?..“» («Мастер и Маргарита», ч. 1, гл. 15).
29.6 Перестань высекать огонь из души человека! —
По указанию Ю. Левина, это искаженная цитата из письма Бетховена Беттине Брентано (август 1812 г.): «Музыка должна высекать огонь из мужественной души» (Левин Ю. Комментарий к поэме «Москва – Петушки»… С. 66).
29.7 Я его ненавидела в эти минуты, так ненавидела, что в глазах у меня голова кружилась. А потом – все-таки ничего, опять любила… —
Эмоции и поведение Дарьи сходны с характером неуравновешенных героинь Достоевского:
«Она требовала настойчиво, неумолимо, точно была в припадке. Маврикий Николаевич растолковывал <…> такие капризные порывы ее <…> вспышками слепой к нему ненависти, и не то чтоб от злости, – напротив, она чтила, любила и уважала его, и он сам это знал, – а от какой-то особенной бессознательной ненависти, с которою она никак не могла справиться минутами» («Бесы», ч. 2, гл. 5).
«Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает любовь… и безумие… самая искренняя и безмерная любовь и безумие! Напротив, из-за любви <…> тоже искренно, каждое мгновение сверкает ненависть, – самая великая!» (ч. 2, гл. 6).
А это уже говорит мужской персонаж Достоевского: «Я на эту [женщину, Катерину Ивановну] глядел тогда секунды три или пять со страшной ненавистью – с той самой ненавистью, от которой до любви, до безумнейшей любви – один волосок» («Братья Карамазовы», ч. 1, кн. 3, гл. 4).
Достоевскому вторил Сологуб:
<…> Но мы – народ особый,
И русская любовь, как наша степь, дика:
У нас любовь смешать нетрудно и со злобой.
(«Кремлёв», 1890; строфа XVIII)
29.8 C. 68. …Господа Бога твоего не искушай! —
В Новом Завете: «Иисус сказал ему [дьяволу]: написано также: не искушай Господа Бога твоего» (Мф. 4: 7); «Иисус сказал ему в ответ: сказано: не искушай Господа Бога твоего» (Лк. 4: 12). В Ветхом Завете Моисей призывает израильтян: «Не искушайте Господа, Бога вашего, как вы искушали Его в Массе» (Втор. 6: 16), а также: «Прежде, нежели начнешь молиться, приготовь себя, и не будь как человек, искушающий Господа» (Сир. 18: 23); «И сказал Ахаз: не буду просить и не буду искушать Господа» (Ис. 7: 12).
29.9 C. 69. …я ему вот что тогда заорала: «Уходи от меня, душегуб, совсем уходи! Обойдусь! Месяцок поблядую и под поезд брошусь! А потом пойду в монастырь и схиму приму! Ты придешь прощенья ко мне просить, а я выйду во всем черном, обаятельная такая, и тебе всю морду исцарапаю, собственным своим кукишем! Уходи!!» —
Комплексная реминисценция на литературную классику: 1) «Анну Каренину» Толстого, в которой героиня изменяет мужу с молодым графом Вронским, то есть «блядует», а затем от отчаяния бросается под поезд; 2) «Дворянское гнездо» Тургенева, где героиня, Лиза Калитина, в финале после разрыва с Лаврецким уходит в монастырь, а затем – «обаятельная такая» – появляется перед Лаврецким:
«– Я… я хочу… – Лиза спрятала свое лицо на груди у Марфы Тимофеевны [своей тети]… – Я хочу идти в монастырь <…> Не удерживайте меня, не отговаривайте, помогите мне, не то я одна уйду…
<…>
– Да ведь ты не знаешь, голубушка ты моя <…> какова жизнь в монастырях! Ведь тебя, мою родную, маслищем конопляным зеленым кормить станут, бельице на тебя наденут толстое-претолстое <…> И кто ж это видывал, чтоб из-за эдакой из-за козьей бороды, прости господи, из-за мужчины в монастырь идти? Ну, коли тебе так тошно, съезди, помолись угоднику, молебен отслужи, да не надевай ты черного шлыка на свою голову, батюшка ты мой, матушка ты моя…
<…>
Лаврецкий прожил всю зиму в Москве, а весною следующего года дошла до него весть, что Лиза постриглась в Б……м монастыре, в одном из отдаленнейших краев России. <…> Говорят, Лаврецкий посетил тот отдаленный монастырь, куда скрылась Лиза, – увидел ее. Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини – и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо – и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо» («Дворянское гнездо», эпилог).
Возможна также реминисценция слов Хромоножки из Достоевского: «Ну, я так и предчувствовала, что они опять монастырь предложат! Эка невидаль мне ваш монастырь! Да и зачем я в него пойду, с чем теперь войду? Теперь уж одна-одинешенька! Поздно мне третью жизнь начинать» («Бесы», ч. 2, гл. 2); а также других неистовых и «блядующих» героинь Достоевского – Настасью Филипповну Барашкову: «Иль разгуляться с Рогожиным, иль завтра же в прачки пойти» («Идиот», ч. 1, гл. 15) и Грушеньку («Братья Карамазовы»). Логично вспомнить и шекспировскую Офелию, которую превратности любви и жестокая действительность также заставляют смотреть в сторону монастыря: «[Гамлет: ] Уйди в монастырь; к чему тебе плодить грешников?» («Гамлет», акт 3, сц. 1).
Ситуация «мать-одиночка бросается под поезд» встречается не только в русской прозе, но и в поэзии, например у Блока:
Встала в сияньи. Крестила детей.
И дети увидели радостный сон.
Положила, до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.
<…>
Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
<…>
Мамочке хорошо. Мама умерла.
(«Из газет», 1903)
У Блока же есть и другой образ женщины-самоубийцы:
Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
<…>
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей – довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена – все больно.
(«На железной дороге», 1910)
