30.44 …к Ламаншу. —
Ла-Манш – пролив, вместе с проливом Па-де-Кале отделяющий Великобританию от Европы. Естественно, упоминается поэтами, например Есениным:
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
(«Письмо к женщине», 1924)
30.45 …к Альбиону. —
Альбион – самое древнее название Британских островов (встречается еще у Птолемея); употребляется для называния Англии; обычно считается устаревшим и сугубо поэтическим названием. Байрон писал: «Жил в Альбионе юноша» («Паломничество Чайльд Гарольда», песнь 1, строфа II); «Как всякий юноша, завидевший впервые / Туманный Альбион, Жуан распознает / В себе род гордости» («Дон Жуан», песнь 10, строфа LXV). У русских поэтов Альбион фигурирует, к примеру, у Батюшкова: «Я берег покидал туманный Альбиона…» («Тень друга», 1814), у Цветаевой: «Плачь, туманный Альбион!» («Я берег покидал туманный Альбиона…», 1918).
Однако в публицистике это слово охотно эксплуатировалось и во времена Венички – вот, например, заголовок газетной заметки, посвященной навязыванию США своей финансовой политики Англии: «Набег на Альбион» (Известия. 1968. 17 октября).
30.46 Я шел и пел: «Королева Британии тяжко больна, дни и ночи ее сочтены…» —
Веничка цитирует старинную английскую балладу «Королева Элинор» («Queen Eleanor») в классическом переводе Самуила Маршака:
Королева Британии тяжко больна.
Дни и ночи ее сочтены.
И позвать исповедников просит она
Из родной, из французской страны.
Сюжет баллады хорошо известен: умирающая королева Британии (по происхождению француженка, то есть любвеобильная особа) желает исповедаться; посылать за исповедниками во Францию уже поздно; тогда ее муж облачается в одежды священника и принимает ее исповедь, состоящую сплошь из признаний в прелюбодеянии и неверности мужу-королю.
30.47 …меня поражает та легкость, с какой вы преодолевали все государственные границы… —
Из ближайших ассоциаций, возникающих в связи с этим наблюдением Черноусого, выделим такого признанного советского мастера мемуаров на заграничные темы и, соответственно, мэтра в деле свободного пересечения всех государственных границ, как Эренбург; в его беллетристике и мемуарах Веничка мог прочитать:
«[Рассказчик: ] Еду в дорогой, любимый, возвращенный мне Париж! <…> Я пробыл неделю в гостеприимном Копенгагене <…> в Лондоне я ходил по улицам, как в храме, – на цыпочках и сняв шляпу: я был вновь в исконной стране права, свободы, неприкосновения личности, в стране Хабеас Корпус. <…> Мой энтузиазм достиг высшего предела, когда я наконец увидел дорогой Монпарнас и „Ротонду“. <…> Я отправился в радушную Бельгию» («Необычайные похождения Хулио Хуренито», гл. 2);
«[Эренбург: ] Летом 1910 года мы поехали с Катей в Брюгге <…> В молодости мне удалось дважды побывать в Италии. <…> Я вернулся в Париж. <…> В 1951 году в Стокгольме я пошел на большую выставку мексиканского искусства. <…> Я еще полюбовался пиниями Рима. <…>…Я колесил по Европе, изъездил Францию, Германию, Англию, Чехословакию, Польшу, Швецию, Норвегию, Данию, побывал в Австрии, Швейцарии, Бельгии» (Эренбург. И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1962–1967. Т. 8. С. 75, 99, 176, 186, 473, 545).
Впрочем, о пересечении границ думали не только прозаики, но и поэты, например много поездивший по миру Евтушенко:
Границы мне мешают…
Мне неловко
не знать Буэнос-Айреса,
Нью-Йорка.
Хочу шататься, сколько надо, Лондоном…
<…>
хочу проехать утренним Парижем!
(«Пролог», 1955)
Также о «легкости» пересечения границ писал (в прозе) и Маяковский, которому довелось однажды (в 1922 г.) выправлять визу в германском консульстве и наблюдать за своими бывшими соотечественниками: «Очевидно, наши „националисты“, проходившие за эти годы сквозь консульство, с такой грациозностью, с такой легкостью перепархивали с сербского подданства на китайское, что мое упорство выглядело неприлично» («Париж (Записки Людогуся)», очерк «Веселенький разговорчик в германском консульстве»).
31. Дрезна – 85-й километр
31.1 C. 74. 85-й километр —
небольшая платформа на железной дороге Москва – Владимир; как нетрудно догадаться, отстоит от Москвы на расстоянии 85 км (по железнодорожному пути). В 1990-х гг. переименована в платформу Кабаново.
31.2 Граница нужна для того, чтобы не перепутать нации. У нас, например, стоит пограничник и твердо знает, что граница – это не фикция и не эмблема… —
Один из лучших советских пограничников, писатель Николай Островский писал:
«Рубеж – это два столба. Они стоят друг напротив друга, молчаливые и враждебные, олицетворяя собой два мира. Один выстроганный и отшлифованный, выкрашенный, как полицейская будка, в черно-белую краску. Наверху крепкими гвоздями приколочен одноглавый хищник. Разметав крылья, как бы обхватывая когтями лап полосатый столб, недобро всматривается одноглавый стервятник в металлический щит напротив, изогнутый клюв его вытянут и напряжен. Через шесть шагов напротив – другой столб. Глубоко в землю врыт круглый, тесаный дубовый столбище. На столбе литой железный щит, на нем молот и серп. Меж двумя мирами пролегла пропасть, хотя столбы врыты на ровной земле. Перейти эти шесть шагов нельзя человеку, не рискуя жизнью.
Здесь граница.
От Черного моря на тысячи километров до Крайнего Севера, к Ледовитому океану выстроилась неподвижная цепь этих молчаливых часовых советских социалистических республик с великой эмблемой труда на железных щитах. От того столба, на котором вбит пернатый хищник, начинаются рубежи Советской Украины и панской Польши» («Как закалялась сталь», ч. 2, гл. 4).
Вопрос о важности защиты границ Советского Союза особенно часто поднимался в прессе в конце 1960-х гг. после событий в марте 1969 г. на Дальнем Востоке, когда китайские вооруженные силы предприняли вооруженную попытку захвата советского острова Даманский на Амуре. Вот беседа журналиста с политработником одной из дальневосточных пограничных застав:
«На границе дни не считают. Застава – твой дом, твоя семья. Здесь ты живешь, здесь можешь и пролить свою кровь. Мы с китайцами граничим. В бинокль ясно видно кривлянье их пограничников, даже слышим нецензурщину в наш адрес. Изощряются, как бы нас оскорбить. Наши парни только зубы стиснут, спокойно, пристально наблюдают за каждым их жестом, за каждым их шагом. Противно, но главное – спокойствие, выдержка. <…> [Во время событий на Даманском] Посыпались рапорты: срочно перевестись на Даманский. Клялись комсомольскими билетами драться до последнего дыхания <…> Никогда не забуду лиц пограничников. Видел, понимал, чувствовал, что каждый из парней готов здесь же, на заставе, навеки лечь в землю, но ни шагу назад. За спиной мать, братишка, невеста… родная школа… родной завод…» (Правда. 1969. 28 мая).
