Образ этот неоднократно использовался поэтами – например, Тютчевым:
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
(«Певучесть есть в морских волнах», 1865)
И вслед за ним – Северяниным:
«Ты тростник,
Но мыслящий», – сказал про зверя Тютчев.
Я думаю, однако, что старик
Поэт названье мог бы выбрать лучше:
Ведь в тростнике нет зверского, меж тем
Как в людях – зверство сплошь.
(«Солнечный дикарь», 1924)
См. также сонет Северянина «Тютчев» (1926). Кроме того, у Эренбурга мемуарист-рассказчик читает Паскаля – все тот же пассаж о «мыслящем тростнике» (Эренбург И. Собр. соч.: В 9 т. М., 1962–1967. Т. 8. С. 473).
Однако данной реминисценцией Паскаля здесь ограничиваться нельзя, так как сочетание «тростника» с глаголом «колебаться» отсылает к Новому Завету. Вот слова Иисуса об Иоанне Крестителе: «Чтo смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую?» (Мф. 11: 7; см. также Лк. 7: 24). В Ветхом Завете есть: «И поразит Господь Израиля, и будет он, как тростник, колеблемый в воде» (3 Цар. 14: 15). Отсюда – у Пушкина: «И тихо зыблется тростник» («Аквилон», 1824).
33.3 C. 80. …я видел совершенно отчетливо, и свидетельствую об этом миру. —
В христианстве «свидетельствуют миру» обычно о Спасителе. Комментируемая фраза – компиляция из новозаветных формул: «И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру» (1 Ин. 4: 14); «Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы» (Ин. 7: 7); «И я также свидетельствую всякому слышащему словa пророчества книги сей» (Откр. 22: 18).
33.4 …погрузился в тот сон, с которого начались все твои бедствия?.. —
Словосочетание «твои бедствия» – из Библии: «Блаженны скорбевшие о всех бедствиях твоих» (Товит. 13: 14).
33.5 …я еще запомнил, что сумел наконец совладать со стихиями… —
То есть стал сильней царей, так как это «пушкинская» аллюзия: «[Покойный царь (Александр I)] молвил: „С Божией стихией / Царям не совладеть“» («Медный всадник», ч. 1).
33.6 …о нет! Я лгу опять! я снова лгу перед лицом Твоим, Господь! —
Ситуация «ложь грешника/-ов перед лицом Господа» – из Ветхого Завета: «Когда Он убивал их, они искали Его и обращались, и с раннего утра прибегали к Богу, и вспоминали, что Бог – их прибежище, и Бог Всевышний – Избавитель их, и льстили Ему устами своими и языком своим лгали пред Ним; сердце же их было неправо пред Ним, и они не были верны завету Его» (Пс. 77: 34–37).
Формула «(не) лгать перед Лицом Твоим» встречается и у поэтов. У Блока например: «Дай мне неспешно и нелживо / Поведать пред Лицом Твоим» («Возмездие», пролог).
33.7 …сложа весла, отдался мощному потоку грез и ленивой дремоты… —
Аллюзия на название стихотворения Пастернака «Сложа весла» (1917). Ср. также у Тютчева: «Я, сонный, был предан всей прихоти волн» («Сон на море», 1830) и «А ты плыви, плыви, ладья, / Куда несет поток» («Приветствие духа (Из Гёте)», 1827–1829).
А в ленивую дремоту погружался не только Веничка, но и ранний селянин у Пушкина:
…а ранний селянин,
Готовясь уж косить высокий злак долин,
Услыша бури шум, не выйдет на работу
И погрузится вновь в ленивую дремоту.
(«Приметы», 1821)
По мнению Левина, именно здесь, в Орехове-Зуеве, Веничку выносит на перрон, и он попадает в электричку, идущую в обратном направлении, то есть в Москву (Левин Ю. Комментарий к поэме «Москва – Петушки»… С. 75). Пожалуй, это наиболее рациональное объяснение тому, что поэма заканчивается в Москве.
33.8 C. 80. Все ваши выдумки о веке златом… ложь и уныние. —
Словосочетание «златой/золотой век» в значении «счастливая, беспечная жизнь» восходит к Гесиоду («Труды и дни») и к Овидию («Метаморфозы», кн. 1). У Булгакова, например, Мастер вспоминает о своей безоблачной жизни: «Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате…Это был золотой век!» («Мастер и Маргарита», ч. 1, гл. 13).
Однако в данном контексте источником заявления Венички следует считать не литераторов древности, а Блока: «[Поэты] Разнежась, мечтали о веке златом…» («Поэты», 1908). Жизнь поэтов, представленная в этом ироническом скетче, действительно «лжива и уныла», и никакой реальный «златой век» им не грозит, так как каждый из них
…свой день посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
(«Поэты», 1908)
Златой век остается лишь поэтизированной иллюзией, свойственной более поэтам, нежели обывателям:
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, – хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
(«Поэты», 1908)
И здесь же содержится знаменитый блоковский лозунг: «А вот у поэта – всемирный запой, / И мало ему конституций», который также без труда проецируется на идеологию «Москвы – Петушков».
О золотом веке сказано и у Ахматовой: «Это – из жизни не той и не той, / Это – когда будет век золотой» («Справа раскинулись пустыри», 1944).
Также, в контексте отсылок к Бахтину (29.26, 31.15), возможна и полемика политического пессимиста Венички с апологетом торжества коллективного народного «тела»: «Народно-праздничные формы глядят в будущее и разыгрывают победу этого будущего – „золотого века“ – над прошлым: победу всенародного изобилия материальных благ, свободы, равенства, братства. Эта победа будущего обеспечена народным бессмертием» (Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 282).
33.9 …я-то, двенадцать недель тому назад, видел его прообраз, и через полчаса сверкнет мне в глаза его отблеск – в тринадцатый раз. —
Мотив роковой «тринадцатой пятницы» – см. 18.32.
33.10 Кто там, облаченный в пурпур и крученый виссон, смежил ресницы и обоняет лилии?.. —
Словосочетание «облеченный в пурпур» использовалось Блоком: «На гладях бесконечных вод, / Закатом в пурпур облеченных, / Она вещает и поет…» («Гамаюн, птица вещая (Картина В. Васнецова)», 1899). См. также 18.27. Сходная формулировка вопроса встречается у Пушкина: «Кто там в малиновом берете / С послом испанским говорит?» («Евгений Онегин», гл. 8, строфа XVII).
