40.8 Не болтай ногами, малый. —
У Достоевского Катерина Ивановна обращается к своим детям: «Будь умница, Леня, а ты, Коля, не болтай ножками; сиди, как благородный ребенок должен сидеть» («Преступление и наказание», ч. 5, гл. 2). Примечательно, что у Достоевского вдова покойного Мармеладова «воспитывает» таким образом детей во время поминок по мужу, что прямо соотносится с ситуацией «неутешное горе» (40.4).
40.9 C. 98–99. Мне, который шел через все вагоны за разрешением загадки!.. Жаль, что я забыл, о чем эта загадка, но помню, что-то очень важное… Впрочем, ладно, потом вспомню… Женщина плачет – а это гораздо важнее… —
Апелляция к идеологическим концентрам «Преступления и наказания» – ложной с христианской точки зрения теории Раскольникова и истинно православным смирению и любви Сони Мармеладовой, которые оказываются выше и важнее разрешения мыслей-«загадок». Вот внутренний монолог Раскольникова (после визита к Соне): «Ну для чего, ну зачем я приходил к ней теперь? Я ей сказал: за делом; за каким же делом? Никакого совсем и не было дела! <…>…Мне слез ее надобно было, мне испуг ее видеть надобно было, смотреть, как сердце ее болит и терзается!» (ч. 6, гл. 8).
Напомню, что до этого Раскольников уже неоднократно обращался к проблеме женских слез и к разрешению мыслей-«загадок»: «Лизавета! Соня! Бедные, кроткие, с глазами кроткими… Милые!.. Зачем они не плачут? Зачем не стонут?..» (ч. 3, гл. 6); и «Штука в том: я задал себе один такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон <…> на этом „вопросе“ я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то) <…> Это ведь все вздор, почти одна болтовня! <…> Нет <…> это не то! <…> Я это все теперь знаю… <…> Мне другое надо было узнать» (ч. 5, гл. 4).
40.10 C. 99. …слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. —
Одновременно политический упрек руководству СССР, пытавшемуся тщательно скрывать все недостатки советского режима и создавать иллюзию массового благоденствия и процветания, и аллюзия на хрестоматийные слова Гоголя: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы!» («Мертвые души», т. 1, гл. 7).
40.11 …сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов, своим глаголом! —
Реминисценция программного стихотворения Пушкина, откуда взяты и «гады», и «жжение глаголом»:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход…
<…>
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
(«Пророк», 1826)
40.12 C. 99. Такое сказать, что повергло бы в смятение все народы древности!.. —
О клише «народы древности» см. 7.11.
40.13 – Чего ж тебе тогда видно?
– Одни только кустики. (Она все отвечала, глядя в окно и ко мне не поворачиваясь.) —
Кусты (кустики) – характерный элемент российского пейзажа, в том числе и в «железнодорожном» контексте. Блок писал в 1909 г.: «Утром проснулся и смотрю из окна вагона. Дождик идет, на пашнях слякоть, чахлые кусты, и по полю трусит на кляче, с ружьем за плечами, одинокий стражник. Я ослепительно почувствовал, где я: это она – несчастная моя Россия, заплеванная чиновниками, грязная, забитая, слюнявая, всемирное посмешище. Здравствуй, матушка!» («Молнии искусства» («Wirballen»), 1909).
40.14 …где твой камердинер Петр? —
Первая ассоциация – с апостолом Петром (45.13), которого с известной долей условности можно назвать камердинером Христа.
Камердинер Петр фигурирует у Тургенева как слуга Николая Петровича Кирсанова. Причем его имя сопрягается с темой смерти – вот Базаров и Павел Петрович Кирсанов договариваются о дуэли:
«[Базаров: ] – Секундантов у нас не будет, но может быть свидетель.
– Кто именно, позвольте узнать?
– Да Петр.
– Какой Петр?
– Камердинер вашего брата. Он человек, стоящий на высоте современного образования, и исполнит свою роль со всем необходимым в подобных случаях комильфо.
– Мне кажется, вы шутите, милостивый государь.
– Нисколько. <…> Петра я берусь подготовить надлежащим образом и привести на место побоища» («Отцы и дети», гл. 24).
Позже базаровский камердинер Петр оказывается в тех же ситуациях, что и камердинер Венички: «Он [Базаров] велел Петру прийти к нему на следующий день чуть свет для важного дела <…> Петр разбудил его в четыре часа <…> Петр развел руками, потупился и, весь зеленый, прислонился к березе. <…> [Базаров: ] – Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался? <…> Базаров встряхнул Петра за ворот и послал его за дрожками. <…> – Кто ж его знает! – ответил Базаров, – всего вероятнее, что [Петр] ничего не думает. Русский мужик – это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает» («Отцы и дети», гл. 24).
Петром зовут камердинера и у Льва Толстого – в доме старого князя Болконского в Лысых Горах: «Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны <…> – Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек <…> обращаясь к князю Андрею» («Война и мир», т. 2, ч. 2, гл. 8); и у Чехова «Он не дядя, а только дядин камердинер Петр» («Тайный советник», 1886).
40.15 …княгиня. <…> У самых дверей – остановилась, повернула ко мне сиплое, надтреснутое лицо, все в слезах, и крикнула:
– Ненавижу я тебя, Андрей Михайлович! Не-на-ви-жу!! —
Эпитеты «сиплый» и «надтреснутый» могут относиться исключительно к характеристике голоса, а самым известным из русских князей Андреем Михайловичем был Курбский – сначала ближайший друг, а затем политический оппонент Ивана Грозного, один из первых русских диссидентов. Кстати, его жене было за что его ненавидеть: в Литву Курбский убежал, оставив на родине не только прекрасную библиотеку, но и жену-княгиню.
На ассоциативном уровне эта сцена сходна со сценой в госпитале из «Войны и мира», где Наташа Ростова находится у постели умирающего князя Андрея Болконского. В этой сцене сконцентрирован и мотив любви – ненависти к близкому человеку: «А сколь многих людей я [Андрей] ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее [Наташу]» (т. 3, ч. 3, гл. 32); и ситуация «рыдающая княгиня с подурневшим от слез лицом»: «Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно» (т. 3, ч. 3, гл. 32); и детали – «видение сфинкса незадолго до смерти»: «Было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его [Андрея]. <…>…Рубашка-сфинкс лежала у двери <…> новый белый сфинкс, стоячий, явился перед дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал» (т. 3, ч. 3, гл. 32); а также «проснувшийся камердинер Петр»: «Петр-камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора» (т. 3, ч. 3, гл. 32).
