6.15 …когда он малодушен и тих? <…> …как я сейчас, тих и боязлив… —
Обращение к лексике пророков: «И еще объявят надзиратели народу, и скажут: кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце» (Втор. 20: 8).
6.16 Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. —
Данное заявление сугубо автобиографично. В воспоминаниях о Венедикте Ерофееве постоянно подчеркивается его антиэнтузиазм: «Ему нравилось все антигероическое, все антиподвиги, и расстроенное фортепьяно – больше нерасстроенного» (Седакова О. [О Вен. Ерофееве] // Театр. 1991. № 9. С. 101). Данные антиштампы – откровенный эпатаж по отношению к официальной коммунистической пропаганде, в частности к знаменитому «Маршу энтузиастов» Василия Лебедева-Кумача и Исаака Дунаевского из кинофильма «Светлый путь» (1940), прославлявшего СССР как «страну героев, страну мечтателей, страну ученых». Кроме того, параллельная железной дороге на Петушки и Владимир крупная московская автомагистраль называется Шоссе энтузиастов (в честь первых русских революционеров-демократов, которые следовали этой дорогой – Владимиркой – в сибирскую ссылку). А вот еще заголовки газетных статей времен написания «Москвы – Петушков»: «Октябрьский марш энтузиастов» (Известия. 1969. 8 ноября), «Энтузиастов – десятки тысяч» (Известия. 1969. 24 декабря), «Энтузиасты культуры» (Правда. 1969. 5 сентября), «Энтузиасты технического творчества» (Правда. 1969. 24 сентября); или следующий пассаж из «настольной книги» партийца: «Энтузиазм рабочего класса оказывал моральное воздействие на трудовые массы крестьянства, развернувшие строительство колхозов. Особенно велик был энтузиазм среди молодежи» (История КПСС. М., 1973. С. 412).
Забавная и близкая Веничке параллель приводится Достоевским в разговоре Ставрогина с Шатовым:
«– …И притом Верховенский энтузиаст.
– Верховенский энтузиаст?
– О да. Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в… полупомешанного» («Бесы», ч. 2, гл. 1).
Антиэнтузиазм был характерен для многих российских литераторов. Розанов в весьма сходном ключе писал о Льве Толстом: «Толстой прожил собственно глубоко пошлую жизнь… Это ему и на ум никогда не приходило. Никакого страдания; никакого „тернового венца“; никакой героической борьбы за убеждения; и даже никаких особенно интересных приключений. Полная пошлость» («Уединенное», 1912). Он также признавался: «Все „величественное“ мне было постоянно чуждо. Я не любил и не уважал его» (там же). То же наблюдается и у поэтов, например у позднего Фета: «Радость чуя, / Не хочу я / Ваших битв» («Quasi una fantasia», 1889); или у позднего Пастернака: «Мы брать преград не обещали, / Мы будем гибнуть откровенно» («Осень», 1949).
Приведу также характерные примеры поэтизированного, соответственно, Аксеновым и Евтушенко политизированного мироощущения молодого советского человека «оттепельных» времен, антиподом которого является Веничка:
«Я сделаю свое дело, потому что люблю все вокруг себя, Москву и всю свою страну. Масса солнца вокруг и воздуха. Я очень силен. Я еду в институт. Я сделаю свое дело для себя, и для своего института, и для своей семьи, и для своей страны. Моя страна, когда-нибудь ты назовешь наши имена и твои поэты сложат о нас стихи. Я сделаю свое дело, чего бы мне это ни стоило.
В метро люди читают газеты. Заголовки утренних газет: КУБЕ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ! АГРЕССИЯ В КОНГО РАСШИРЯЕТСЯ. В ЛАОСЕ ТРЕВОЖНО. МЫ С ТОБОЙ, ФИДЕЛЬ! ПИРАТСКИЕ НАЛЕТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ. ОЛИМПИЙСКИЙ ОГОНЬ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ ПУТЬ.
В темном окне трясущегося вагона отражаемся мы, пассажиры. Мы стоим плечом к плечу и читаем газеты. Жирные, сухие и такие мускулистые, как я, смешные, неряшливые, респектабельные, пижонистые, мы молчим. Мы немного не выспались. Нам жарко и неловко. Этот, справа, весь вспотел. Фидель, мы с тобой! Пираты, мы против вас. Мы несем Олимпийский огонь. Я сделаю свое дело» («Звездный билет», 1961).
Возьмите меня в наступление —
не упрекнете ни в чем,
лучшие из поколения,
возьмите меня трубачом.
Я буду трубить наступление,
ни нотой не изменю,
а если не хватит дыхания,
трубу на винтовку сменю.
(«Лучшим из поколения», 1956)
О советском энтузиазме размышлял и официальный советский писатель, а затем не менее официальный диссидент Виктор Некрасов:
«[Социалистическая] дисциплина построена на страхе… Простите, а энтузиазм? Вспомните. Двадцатые годы. Люди отказывались от всего, ехали… Да, ехали и доехали, как сказал мне один старик-колхозник, когда я пытался говорить ему нечто подобное… Нет энтузиазма, давно нет. Только в газетных статьях о принимаемых приветствиях родному ЦК на очередном митинге или собрании писателей. И романтика БАМа только в „Комсомолке“ да бодрых песнях по радио. БАМ – та же дисциплина. Иными словами, подчинение приказу. Не поедешь – исключим, прогоним, накажем. Есть решение – выполняй. А так как выполнить в большинстве своем невозможно… в дело вступает обман. А обман – отец разложения, растления» («Взгляд и нечто», 1977).
Что касается одержимости, то она в русской философской публицистике имеет прямую связь с не принимаемой Веничкой революцией. Например, у Н. А. Бердяева: «Одержимость идеей всеобщего счастья, всеобщего соединения людей без Бога заключает в себе страшную опасность гибели человека, истребления свободы его духа»; «Одержимость безбожной идеей революционного социализма в своих окончательных результатах ведет к бесчеловечности» («Миросозерцание Достоевского», 1923).
6.17 C. 14. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. —
«Заочная» полемика с Горьким, автором знаменитой фразы: «В жизни… всегда есть место подвигам» («Старуха Изергиль», 1894), ставшей в СССР традиционным пропагандистским штампом. Очевидна также связь с призывом Сатина «не жалеть человека»: «Я – понимаю старика… да! Он врал… но – это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… я – знаю! я – читал! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. <…> Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека…» («На дне», 1902).
Также и апелляция к Достоевскому. Вот реплика Мармеладова: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. <…> ведь надобно же, чтобы у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели!» («Преступление и наказание», ч. 1, гл. 2); и о Раскольникове: «Он вошел на Сенную. Ему неприятно, очень неприятно было сталкиваться с народом, но он шел именно туда, где виднелось больше народу. Он бы дал все на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал, что ни одной минуты не пробудет один» (ч. 6, гл. 8).
В Ветхом Завете Давид говорит: «Услышь, Боже, молитву мою… я стенаю в горести моей, и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого; ибо они возводят на меня беззаконие, и в гневе враждуют против меня. Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; Страх и трепет нашел на меня, и ужас объял меня. И я сказал: „кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы и успокоился бы; Далеко удалился бы я, и оставался в пустыне; Поспешил бы укрыться от вихря, от бури“» (Пс. 54: 2, 3–9).
