Вторая аналогия также библейская – со сценой распятия Христа на кресте на Голгофе, то есть на высоком, хорошо обозреваемом месте, в присутствии толпы: «И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа. Там распяли Его <…> Пилат же написал и надпись и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города» (Ин. 19: 17–20; см. также Мф. 27: 33–37; Мк. 15: 22–27). Данная аналогия, безусловно, имеет право на существование в «гефсиманско-голгофском» контексте «Москвы – Петушков».
Третья ассоциация – «столб, поставленный на площади в назидание народу», является одной из ключевых деталей в опере Мусоргского «Хованщина» (см. 25.10): в 1-м действии оперы на Красной площади у Кремля стоит каменный столб («столбушек»), сооруженный стрельцами как знак памяти о казнях неугодных им москвичей и знак устрашения (то есть «назидания») новых возможных противников стрелецкого режима. 1-е действие происходит на Красной площади рано утром, и стрелец Кузька, издеваясь над подьячим, поет: «Скорей на этот столбик угоди!» Позже столб внимательно разглядывают – «смотрят так дико» – пришлые люди; они хотят узнать, что на нем написано, однако по неграмотности не могут этого сделать. Они обращаются за помощью все к тому же подьячему, тот отказывается, но после угроз пришлых людей при помощи топора расправиться с ним (рядом с Лобным местом) подьячий зачитывает им грозную преамбулу и имена казненных отступников. В 4-м действии на Красной площади неподалеку от памятного столба должна состояться казнь стрельцов, выступивших против царя Петра (в последнюю минуту казнь отменяется по милости царя).
Аналогии с 1-м действием «Хованщины» еще более усиливаются, если принять во внимание, что сцена подьячего с Шакловитым прерывается появлением грозных стрельцов, протаскивающих через всю сцену под руки в Кремль арестованных инакомыслящих, а также то, что напуганный подьячий поет о стрельцах: «Уж как я не люблю их! <…> Не люди – звери, сущие звери!» (см. 6.21).
Установка памятного столба на Красной площади в период «хованщины» – факт исторический: «[В мае 1682 г.] стрельцы <…> подали челобитную [регентше Софье Алексеевне] <…>: „Бьют челом стрельцы московских приказов <…> 15 мая, изволением всемогущего Бога и Пречистые Богоматери, в Московском государстве случилось побитье [следует перечень убитых князей, бояр и дьяков и указываются причины расправы]. И мы, побив их, ныне просим милости – учинить на Красной площади столб, и написать на нем имена всех этих злодеев и вины их, за что побиты…“ Софья согласилась <…> и столб был воздвигнут очень скоро» (Соловьев С. История России с древнейших времен: В 12 т. М., 1962–1966. Т. 7. С. 277, 278).
В Ветхом Завете царь Навуходоносор, увидев сон об огромном истукане, приказывает выстроить его неподалеку от Вавилона, а на открытие истукана приглашает высокопоставленных военных, политических и религиозных деятелей, которые на церемонии открытия читают «назидания» древним вавилонянам, то есть «народу древности»: «В то время, как услышите звук трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей и симфонии, и всяких музыкальных орудий, падите и поклонитесь золотому истукану, который поставил царь Навуходоносор. А кто не падет и не поклонится, тотчас брошен будет в печь, раскаленную огнем» (Дан. 3: 5–6; см. также 2: 31–34, 3: 1–4). Попутно замечу, что с этой же частью Книги пророка Даниила связана другая аллюзия в «Москве – Петушках» – о «вожделенном всеми иудеями пятом царстве» (см. 32.18).
Встречаются сходные ситуации и у поэтов; у Сологуба, например, говорится об изваянии на перекрестке/площади в сочетании с восклицанием в духе любимого Веничкой Екклесиаста:
…На шумных улицах, где я
Иду, печальный и усталый,
Свершать в пределах жития
Мой труд незнаемый и малый,
На перекрестке, где-нибудь,
Мое поставят изваяние,
Чтоб опорочить скорбный путь
И развенчать мое изгнанье.
О, суета! о, бедный дух!..
(«Мечты о славе! Но зачем…», 1898)
У Белого – в контексте отождествления лирического героя с идолом:
Стоял я дураком
в венце своем огнистом,
в хитоне золотом,
скрепленной аметистом, —
один, один, как столб,
в пустынях удаленных, —
и ждал народных толп
коленопреклоненных…
(«Жертва вечерняя», 1903)
7.11 C. 15. …в назидание народам древности… —
Классический пример Веничкиного стиля: народы древности, то есть люди, жившие много веков назад, естественно, в назиданиях уже давно не нуждаются. Клише «народы древности» здесь стоит на месте «будущих поколений». Клише встречается, например, у «сатириконовцев». Н. Тэффи: «Так жили народы древности, переходя от дешевой простоты к дорогостоящей пышности, и, развиваясь, впадали в ничтожество» («Всеобщая история, обработанная „Сатириконом“», 1909).
7.12 …сиплый женский бас, льющийся из ниоткуда. —
По мнению И. Паперно и Б. Гаспарова («Встань и иди». С. 388), это аллюзия на «Мастера и Маргариту» Булгакова: повторяется мотив «громкоговорителя из ниоткуда как голоса неба»; подробнее об этом см.: Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурой романа «Мастер и Маргарита» // Slavica Hierosolymitana. 1978. № 3. С. 210, 230–232. Имеется в виду сцена погони Ивана Бездомного за Воландом: «За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричал что-то стихами <…> из всех окон, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый рев полонеза из оперы „Евгений Онегин“ <…> И на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил вездесущий оркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне» (ч. 1, гл. 4).
Однако в биографических материалах о Венедикте Ерофееве имеются сведения о том, что писатель не читал «Мастера и Маргариту» и заявлял об этом именно в связи с попытками Гаспарова и Паперно связать мотивную структуру «Москвы – Петушков» с булгаковским романом: «[Ерофеев] Булгакова на дух не принимал. „Мастера и Маргариту“ ненавидел так, что его даже трясло. Многие писали, что у него есть связи с этой книгой, а сам он говорил: „Дурак Гаспаров. Да я не читал «Мастера», я дальше 15-й страницы не мог прочесть!“» (Муравьев В. [О Вен. Ерофееве]. С. 93).
Более того, именно женский бас звучал в русской литературе и раньше: «Досифей! – послышался женский бас. – Где же ты?» (А. Чехов. «Последняя могиканша», 1885); «Когда это наконец кончится? – раздался в темноте сердитый женский бас» (В. Катаев. «Сын полка», 1944).
7.13 «Внимание! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем пунктам, кроме Есино». —
Стандартная для пригородного железнодорожного сообщения система пропуска ряда незначительных остановок на территории Москвы и ближнего Подмосковья, она применяется обычно на дальних маршрутах (80–150 км). Электрички, едущие на расстояние 25–50 км от Москвы, как правило, следуют со всеми остановками. Если бы Веничка был более внимателен к этому объявлению, у него не вызвал бы удивления тот факт, что поезд «чешет без остановки через Кусково» (см. 11.17).
