7.19 C. 17. О-о-о-о, Веничка! О-о-о, примитив! —
То есть примитивный, недалекий, убого мыслящий индивидуум. У Северянина есть: «Мой мозг прояснили дурманы, / Душа влечется в примитив» («Эпилог», 1912).
7.20 …на Серпе и Молоте… —
См. 8.2.
8. Москва – Серп и Молот
8.1 C. 17. Москва. —
Здесь, естественно, не вся столица, а только Курский вокзал. Как писал Пастернак, «Мой поезд только тронулся / Еще вокзал, Москва» («Образец», 1917).
8.2 Серп и Молот —
железнодорожная платформа в пределах Москвы (восточное направление), находящаяся в непосредственной близости от крупного станкостроительного завода «Серп и молот». Упоминание о заводе встречается у Маяковского:
Как стих,
крепящий болтом
разболтанную прозу,
завод «Серпа и Молота»,
завод «Зари»
и «Розы».
(«Две Москвы», 1926)
Завод (бывший завод Гужона), в свою очередь, в 1922 г. получил название от символа крестьянско-пролетарского союза – скрещенных серпа и молота; изображался, например, на государственном флаге и гербе СССР, о чем писал Брюсов: «Не случайно новый герб / Зажжен над миром – Серп и Молот!» («Серп и молот», 1921).
«Москва – Серп и Молот» начинают в поэме каталог перегонов между остановками на железнодорожной ветке Москва – Петушки. Каталогизирование остановок производилось еще авторами Ветхого Завета: «Вот станы сынов Израилевых, которые вышли из земли Египетской по ополчениям своим, под начальством Моисея и Аарона. Моисей, по повелению Господню, описал путешествие их по станам их, и вот станы путешествия их <…> И отправились из Елима, и расположились станом в пустыне Син. И отправились из пустыни Син, и расположились в Дофке» (Числ. 33: 1–2, 10–11). Позже сходный прием использовали Стерн («Сентиментальное путешествие»), Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»), Карамзин («Письма русского путешественника»), Гоголь («Мертвые души»), но все они писали не о перегонах, а о самих остановках, что заставляет расценивать Ерофеева как писателя-полемиста. Классики писали о том, что они видят «окрест себя» – из окна вагона (кареты, дилижанса и т. д.), их взгляд направлен изнутри наружу. У Ерофеева же взгляд сконцентрирован на субъективной реальности, концентрирующейся внутри вагона, поэтому жизнь в поэме протекает именно на перегонах, а не на платформах. Как только поезд доходит до конечной станции и перегоны кончаются, течение жизни прекращается.
8.3 C. 17–18. Ну, конечно, все они считают меня дурным человеком. По утрам и с перепою я сам о себе такого же мнения. Но ведь нельзя же доверять мнению человека, который еще не успел похмелиться! <…> Но – пусть. Пусть я дурной человек. —
Обращение к самокритичным героям Достоевского: «Я злой человек. Непривлекательный я человек» («Записки из подполья», ч. 1, гл. 1). Пьяный Мармеладов в трактире признается Раскольникову: «Я пусть свинья <…> Я звериный образ имею <…> Пусть, пусть я подлец <…> такова уже черта моя, а я прирожденный скот!» («Преступление и наказание», ч. 1, гл. 2); и еще – тоже в алкогольном контексте: «Озабоченный и серьезный проснулся Разумихин на другой день в восьмом часу. Много новых и непредвиденных недоумений очутилось вдруг у него в это утро. Он и не воображал прежде, что когда-нибудь так проснется. <…> Самым ужаснейшим воспоминанием его было то, как он оказался вчера „низок и гадок“, не по тому одному, что был пьян, а потому, что ругал перед девушкой <…> ее жениха <…> Да и какое право имел он судить о нем так поспешно и опрометчиво? И кто звал его в судьи! <…> фу, как это все низко! И что за оправдание, что он был пьян? Глупая отговорка, еще более его унижающая! В вине – правда, и правда-то вот вся и высказалась, „то есть вся-то грязь его завистливого, грубого сердца высказалась“!» («Преступление и наказание», ч. 3, гл. 2).
Розанов признавался: «Откуда такое чувство? От чувства вины; и еще от глубокого чистосердечного сознания, что я не был хороший человек. Бог дал мне таланты: но это – другое. Более странный вопрос: был ли я хороший человек – и решается в отрицательную сторону» («Уединенное», 1912).
8.4 Зато по вечерам – какие во мне бездны!.. —
Образчик классического поэтического дискурса. Вот, к примеру, строки Тютчева: «В душе своей, как в бездне, погружен…» («Святая ночь на небосклон взошла…», 1850); и Северянина:
О, бездна тайны! О, тайна бездны!
Забвенье глуби… Гамак волны…
Как мы подземны! Как мы надзвездны!
Как мы бездонны! Как мы полны!
(«Хабанера III», 1911)
8.5 C. 18. Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий – он очень дурной, этот человек. Утром плохо, а вечером хорошо – верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот – если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение – это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. —
Период стилистически и идеологически построен под Розанова, с утрированием розановских откровений: «Я, напротив, замечал, что добрых от злых ни по чему так нельзя различить, как по выслушиванию ими этих рассказов чужого человека о себе. Охотно слушают, не скучают – верный признак, что этот слушающий есть добрый, ясный, простой человек. С ним можно водить дружбу. Можно ему довериться. <…> Мне очень печально сознаться, что я не любил ни выслушивать, ни рассказывать. Не умел даже этого. Это есть тот признак, по которому я считаю себя дурным человеком» («Уединенное», 1912).
Пушкин опять же замечал: «Кто жил и мыслил, тот не может / В душе не презирать людей» («Евгений Онегин», гл. 1, строфа XLVI).
8.6…магазины у нас работают до девяти, а Елисеевский – тот даже до одиннадцати… —
Елисеевский – один из наиболее известных московских продовольственных магазинов, назван по имени дореволюционного хозяина Елисеева, в советское время – гастроном № 1 на улице Горького, единственный московский магазин, работавший в 1960–1970-е гг. до 23.00.
8.7 …и вдруг затомился… и поблек… —
Пророки писали: «Если же я виновен, то для чего напрасно томлюсь?» (Иов 9: 29); «Все мы сделались – как нечистый, и вся праведность наша – как запачканная одежда; и все мы поблекли, как лист, и беззакония наши, как ветер, уносят нас» (Ис. 64: 6). В контексте следующего (см. 8.8) обращения к Богу уместно вспомнить Давида: «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» (Пс. 62: 2), или же Христа: «Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк. 12: 50).
«Затомляются» и поэты, скажем Константин Бальмонт: «Здесь, в чужбинных днях, в Париже, / Затомлюсь, что я один…» («Если зимний день тягучий», 1936), и прозаики, например Николай Лесков: «Он только от жажды затомился» («Лев старца Герасима», 1888).
