– Сказал, не пойду!
– Пойдем! Последний раз тебе предлагаю!
– Отвали!
– Ну, как знаешь! Тогда я один пойду!
Впрочем, Веничкин рассудок оказывается податливее, чем у Петровича из анекдота, и разрешает бедолаге выпить полтора литра пива.
14. Реутово – Никольское
14.1 C. 29. Никольское —
подмосковная железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир.
14.2 C. 30. Петушки – это место, где не умолкают птицы ни днем ни ночью… —
В Ветхом Завете Исаия готовится к утверждению в пределах Сиона Божьей правды: «На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью. О, вы, напоминающие о Господе! не умолкайте» (Ис. 62: 6). См. также 17.12.
14.3 …где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. —
Жасмин – один из классических поэтических «задников» для изображения весны и любви. Его много у поэтов. У Брюсова: «В воздухе дышал жасмин…» («Прощальный взгляд», 1901); у Северянина: «Это только в жасмин… Это только в сирень… / Проклинается город надрывно…» («Это только в жасмин…», 1912); у Ходасевича: «поцелуи у жасмина» («Стихи о кузине», 1; 1907), «жасмин благоухает пряно» («Ситцевое царство», 2; 1913); у Анненского: «хлороз жасмина» («Nox Vitae», 1910); у Кузмина: «Но люблю и запах жасмина. <…> Была ветка жасмина (жасмина, не розы). <…> Запаха жасмина в воздухе не носилось… <…> И легкое жасмина дуновенье… <…> Но ветки жасмина качались…» («Оттепель», 7; 1911), «Верно, ты жасмин целовала…» («Китайские песеньки», 2; 1918), «Белый жасмин снегом / Опадает на желтый песок…» («Китайские песеньки», 3; 1918), «…летит душа / Жасмином небес дыша…» («Любовь», 1922); у Пастернака: «Ты прячешь губы в снег жасмина…» («Наша гроза», 1917), «И целыми деревьями / В глаза, в виски, в жасмин!» («Дождь», 1919).
В общем контексте поэмы, где Петушки не только «место, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин», но еще и – в воображении Венички – место его гибели, уместно вспомнить Гумилева:
И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там… Ах, да! я был убит.
(«Сонет», 1912)
14.4 C. 30. Первородный грех – может, он и был – там никого не тяготит. —
Сомнения Венички относительно факта совершения первородного греха вызваны тем, что грех этот описан не в научной или справочной литературе, а в Библии. Там он представляется как грехопадение, точнее – совокупление Адама и Евы, случившееся по наущению змея-искусителя; за этот «первородный грех» Адам и Ева были изгнаны из рая (Быт. 3).
Авторство богословского термина «первородный грех» (лат. pecctaum originale) приписывается святому Августину (V в.). Встречается у Владимира Соловьева: «И этот первородный грех не сокрушен» («Три речи в память Достоевского», 1881–1883), а также у других писателей и философов Веничкиного круга: «Далее, страдания детей, столь несовместные, по-видимому, с действием высшей справедливости, могут быть несколько поняты при более строгом взгляде на первородный грех, природу души человеческой и акт рождения» (В. Розанов. «Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского», 1893–1906); «…первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?» (Н. Помяловский. «Очерки бурсы», 1862).
14.5 …эта любимейшая из потаскух… —
Вариант мотива плохой бабы (см. 26.19, 26.20).
14.6 …эта белобрысая дьяволица. —
У Мережковского первая книга второго тома, «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)», трилогии «Христос и Антихрист» называется «Белая дьяволица», по прозвищу Венеры (Афродиты), которая в романе поднимается из могилы. В связи с этим образом Розанов окрестил Мережковского «декадентом, ницшеанцем и певцом „белой дьяволицы“» («Опавшие листья», короб 1-й).
У Цветаевой есть сходное обращение к Афродите: «В каждом цветке неповинном – твой / Лик, Дьяволица!» («Хвала Афродите», 3; 1921).
14.7 …сегодня пятница… —
В новозаветном контексте пятница приобретает символическое значение, так как это день казни Христа (Мф. 27: 62; Мк. 15: 42; Лк. 23: 54; Ин. 19: 14, 19: 31, 19: 42). В чисто бытовом плане пятница – последний день рабочей недели, и, следовательно, герой едет к любовнице и сыну просто на выходные. См. также 37.16.
14.8 …рыжие ресницы, опущенные ниц… —
Образ выводится из Тютчева – как из отдельных лексических компонентов, так и из общей атмосферы его стихотворения, посвященного плотской любви:
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподнимешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
(«Люблю глаза твои, мой друг…», 1836)
14.9 C. 30. Зверобой —
горькая крепкая (30°) настойка, приготовленная на одноименной траве; у Высоцкого: «Сидели пили вразнобой / „Мадеру“, „старку“, „зверобой“» («Случай на шахте», 1967).
14.10 Корчи —
судороги, весьма болезненные сокращения мышц или даже конвульсии; встречаются в поэзии – например, у Сологуба: «Пусть мучительные корчи / Изломают жизнь мою…» («Я дышу, с Тобою споря…», 1921).
14.11 Царица небесная… —
См. 6.5.
14.12 А там, за Петушками… <…> там в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. —
«„За Петушками“ находится деревня Мышлино, в которой жила первая жена Венедикта Ерофеева – Валентина Зимакова с их сыном Венедиктом» (Ерофеев В. Письма к сестре // Театр. 1992. № 9. С. 124). Венедикт Ерофеев-младший родился 3 января 1966 г., таким образом, данному персонажу поэмы около трех лет. В мемуарах о писателе есть замечание: «Ребенка своего Бенедикт [Венедикт Ерофеев] называл „младенец“ – так это и повелось. Он ужасно его любил, но не показывал впрямую» (Любчикова Л. [О Вен. Ерофееве]. С. 81). Сам Ерофеев писал о сыне: «Младенец растет, ему уже 1344-й час, он толстый и глазастый, как все малыши, но ни на одного из них я еще не глядел с таким обожанием, как на этого <…> Надо отдать ему справедливость, недели две тому назад он понял, что улыбки больше ему к лицу, и он расходует теперь на них большую часть своего досуга» (Ерофеев В. Письма к сестре. С. 125).
Хоромы (устар.) – красивое и комфортное жилье; у Некрасова есть: «Да как глянул я вдруг на хоромы ее…» («Огородник», 1846). Судя по воспоминаниям друзей Ерофеева, хоромы были если и не вшивыми в прямом смысле слова, то вшивыми в переносном и, точно, дымными, ибо в них имелось сразу две печки: «Мы с Тихоновым тоже побывали у них [у Ерофеевых] в деревне Мышлино, где жила Валя <…> с „пухлым младенцем“. Изба была какая-то темная, мрачная, холодная. Новую избу Валя нечаянно сожгла. А в этой, старой, и печка русская была уже нехороша, приходилось топить еще и другой печкой. Труба от нее тянулась через избу в окно. Уюта не было никакого» (Любчикова Л. [О Вен. Ерофееве]. С. 80); «Дом – большой пятистенок с сенями и пристройками для скотины, с сеновалом. Но зимой отапливалась только одна комната, половину ее занимала русская печь с лежанкой. Через всю комнату тянулась труба от железной буржуйки. Стол у окна деревянный, некрашеный, лавки вдоль. Детская кроватка с младенцем» (Авдиев И. [О Вен. Ерофееве]. С. 112).
