Адель небрежно пожала плечами.
— Я не такая дура, — сказала Джоан. — Ты перевелась сюда с побережья. Никто этого не делает, если нет чертовски веской причины.
Адель слишком хорошо знала ее, чтобы понять, что она легко не сдастся.
— Ну хорошо, был один мужчина, и меня стошнило от разговоров о самолетах, потому что он военный летчик. Но пожалуйста, не задавай мне больше вопросов, я приехала сюда, чтобы забыть его.
— Справедливо, — сказала Джоан. — Но если ты когда-нибудь захочешь проболтаться, я буду готова вынуть затычки из ушей.
Когда сестры с дневной смены пошли в столовую на ужин, их встретила одна из ординарок с новостью, что утром Германия напала на Польшу. Это было в новостях в шесть часов, приемник был еще включен, и обсуждалось, какое это будет иметь значение для Англии.
Договор о взаимозащите между Англией и Польшей был составлен шесть месяцев назад, в марте, когда Германия напала на Чехословакию, а через месяц всех молодых людей от двадцати до двадцати двух призвали в действующую армию. Невилл Чемберлен сейчас попытается получить от Гитлера обязательство, чтобы тот вывел свои войска из Польши, но если этого не произойдет, Англия будет обязана объявить войну Германии.
В ту ночь Адель лежала и слушала, как другие медсестры кричат друг другу «спокойной ночи» через весь коридор. У нее была одна из немногих одноместных комнат. Она была крошечной, и в ней едва помещались узкая кровать, комод и письменный стол, одновременно служивший трюмо, но она была благодарна за то, что могла здесь уединиться.
В Гастингсе она всегда любила общежитский шум и сутолоку. Она никогда не возражала, что девушки врывались в ее комнату поболтать, что-нибудь одолжить или рассказать анекдот. Но здесь она обнаружила, что ей стало тяжело с этим справляться. Она жаждала уединения и полной тишины. Ее раздражала мелочность скандалов и раздоров между другими медсестрами. Иногда она даже обижалась на попытки подружиться с ней. Джоан была единственной девушкой, для которой у нее действительно находилось время.
И все же сегодня вечером шум не беспокоил ее. Ее успокаивали голоса медсестер так же, как она когда-то слышала, как бабушка по ночам ворошит огонь в печке или двигает стулом.
Может быть, она начала излечиваться от этого?
Чтобы проверить себя, она положила руку на кольцо, уютно лежавшее между ее грудей, и попыталась вспомнить лицо Майкла в тот день, когда он подарил ей его. Она так отчетливо его видела, его темные волосы блестели на солнце, и вокруг глаз образовались крошечные морщинки, когда он улыбнулся, и его синие глаза так пытливо смотрели на нее.
В этот раз никаких слез. Наверное, она уже все их выплакала. Но все еще оставалась грусть и тоска по тому, что у нее когда-то было. Ее все еще иногда колол стыд, что она легла в постель со своим братом. Но сейчас она смотрела на это более спокойно, в конце концов, они не знали, что были родственниками, и она правильно поступила, уехав, когда узнала.
И вдруг она поняла, что настало время поехать домой и снова увидеться с бабушкой. У нее было три дня отгулов, и завтра она спросит старшую сестру, когда сможет их взять.
— Гулять, Великан, — сказала Хонор, выключив приемник. Было воскресенье, третье сентября, и она только что слушала речь премьер-министра. Германия проигнорировала требование вывести войска из Польши, и вследствие этого была объявлена война.
Хонор не ожидала, что Германия отступит, когда у власти этот маньяк Адольф Гитлер. Но она надеялась на чудо и молилась.
Она проснулась рано утром и увидела чистое голубое небо и легкий туман, окутавший реку. Еще до того как одеться, она вышла во двор и взяла из клетки Дымку, крольчиху Адель, и села на скамью погладить ее, как делала это каждое утро.
По реке плыла флотилия лебедей, над головой летели дикие гуси, и ветки на бузине провисали от тяжести спелых ягод. Везде, куда она смотрела, было красиво, высокая вьющаяся трава за забором, кусты ярких фиолетовых и лиловых астр под вьющейся розовой розой, все еще цветущей с июня. Она подумала, что сегодня как раз хороший день для того, чтобы свершилось чудо, но когда началась передача, у нее оборвалось сердце. Она должна была знать, что чудес не существует.
Хонор отчетливо вспоминала день, когда началась Первая мировая. Было 4 августа, ей было тридцать пять, Роуз тринадцать, и они сидели в саду и чистили горох на обед, когда маленький мальчик примчался с улочки на велосипеде и прокричал им эту новость. Фрэнк немедленно сел на свой велосипед и уехал в Рай. Он сообщил оттуда, что все были возбуждены и все молодые мужчины немедленно хотели вступить в армию.
Фрэнк тоже был возбужден. Но Хонор вспомнила, как вначале разозлилась, что он ведет себя как мальчишка, а потом ее немного стошнило. Вероятно, это было дурное предзнаменование беды.
У нее сегодня снова возникло то же самое чувство. Поэтому она пойдет в гавань Рай с Великаном и по дороге будет собирать чернику.
— Идем, Великан, — позвала она и улыбнулась, когда он помчался к ней. Кто-то из его родителей был колли, судя по его черно-белой вьющейся шерсти, но она не могла представить, кем был другой, потому что у него была большая голова, обрубок вместо хвоста и очень длинные ноги. Он был ужасно худым, его шерсть сходила клочьями и была усеяна блохами, когда она четыре месяца назад обнаружила его у своей двери. В какой-то мере это было очень похоже на появление Адель, Хонор пришлось уговаривать его поесть, пичкать его лекарствами, и временами ей казалось, что он не выживет.
Но он выжил, и точно так же, как появление Адель круто перевернуло жизнь Хонор, то же сделало появление Великана.
Хонор была убита горем, когда Адель исчезла. Краткое письмо с объяснениями не сказало ей ничего, чему можно было верить. Она не понимала, почему Адель сначала не появилась дома и не доверилась ей. Каждый раз, когда в коттедж приходил Майкл в поисках Адель, Хонор после его визитов была еще более растеряна и расстроена, явно видя, как он страдает. Иногда он был в гневе, иногда просто плакал как ребенок, и она очень боялась, что он лишит себя жизни, потому что эта искорка любви к жизни в нем, которая всегда так привлекала к нему, сейчас угасла.
Потом он вдруг перестал приходить, и хотя Хонор говорила себе, что это хорошо, потому что это означало, что он смирился с ситуацией, а еще это означало, что ей было больше не с кем поделиться своим горем и волнениями. Она стала ко всему равнодушна. Она почти не ела, не убирала, не ухаживала за садом. Иногда она только кормила кур и кроликов и забиралась обратно в постель. Слабый голос внутри нее шептал, что она ступила на скользкую дорожку к слабоумию, но какое ей было дело, если никому больше не было дела до нее?
А потом однажды днем, ближе к вечеру, когда лил дождь, она услышала царапанье в дверь, и ее одолело любопытство. Она открыла дверь и увидела на пороге собаку — жалкое, паршивого вида существо, смотревшее на нее умоляющими глазами.
Может быть, она немного сошла с ума, потому что решила, что собака пришла к ней по какой-то особенной причине. Она предложила ей остатки жаркого из кролика, и когда оказалось, что собака не смогла его есть, покормила ее из рук, кусочек за кусочком, потом устроила ей постель в сарае, потому что она слишком кишела блохами, чтобы пустить ее в дом.
