Роуз была немногословна, когда Хонор рассказала ей жуткую историю целиком, но она предположила, что Роуз чувствовала себя слишком виноватой, чтобы комментировать. Они сидели в двух шезлонгах в тусклом свете единственной слабой лампочки, и она не слишком ясно видела дочь, чтобы разглядеть выражение на ее лице, но Роуз вытирала глаза платком, и когда она в конце концов заговорила, ее голос дрожал.
— Прости, мама, я ничего об этом не знала. Я почему-то думала, что она прямо из Юстона попала как-то к тебе. Я не знала, что ее сначала послали в приют. Как мог мужчина сделать подобное с ребенком?
— В этом мире много злых людей. — Хонор пожала плечами. — Я знаю, что ты меня не поблагодаришь за напоминание о всех твоих материнских ошибках, но я должна это сказать. Если бы ты действительно заботилась о своем ребенке, давала ей любовь и чувство значимости, этот мужчина никогда бы не засосал ее в свою отвратительную паутину.
Тогда Роуз открыто расплакалась.
— Как я могла это делать? — рыдала она. — Мама, ты не представляешь, каково мне было. Я жила в ужасной нищете с человеком, который никогда не знал ничего лучшего, с ребенком, связавшим мне руки, которого я даже не хотела. Это был кошмар, и Адель постоянно напоминала мне, что я потеряла. Я не могла не винить ее в этом. Но Памелу я любила, я никогда не испытывала таких чувств по отношению к ней. А потом, когда она умерла, мне было невыносимо смотреть на Адель. Но я помешалась. Это произошло помимо моей воли.
Хонор терпеливо слушала, когда Роуз изливала ей все несчастья ее жизни с Джимом и рассказывала о черной тоске, из которой не могла выбраться.
— Я действительно сочувствую тебе, — сказала она, когда Роуз кончила. — Подозреваю, я испытывала что-то подобное, когда умер Фрэнк. Но ты не можешь все свалить на болезнь, ты должна признаться самой себе, что все происшедшее было твоим выбором, твоей виной. И только когда ты это сделаешь и по-настоящему в это поверишь, то сможешь найти путь, как поправить все.
— Слишком поздно, — сказала Роуз прерывающимся голосом.
— Есть вещи, которые никогда не поздно сделать, — настойчиво сказала Хонор. — У Адель большое сердце. Найди способ заставить ее гордиться тобой, и я уверена, что она простит тебя. Может быть, нам вдвоем помолиться сегодня вечером за ее безопасность?
— Все в порядке, вы теперь в безопасности, — утешала Адель пожилую женщину, которую только что доставили с сильным ранением в ногу. Женщина еще хныкала от страха, и Адель была удивлена, что она не кричит во все горло, после того что ей мельком удалось увидеть из окна верхнего этажа больницы.
Воздушный налет застал всех врасплох. Был прекрасный теплый субботний день, и люди в хорошем расположении духа гуляли по Майл-Энд-роуд, предвкушая наступление вечера, когда небо вдруг стало серым от бомбардировщиков.
Адель встала меньше часа назад, потому что дежурила ночью и должна была заступать на следующую смену только в шесть часов. Она как раз собиралась выйти и купить конверты, когда загудела сирена. В прошлом году сирена сотни раз оказывалась ложной тревогой, и многие проигнорировали предупреждение. И все же на юго-востоке Лондона недавно было сброшено несколько бомб, 25 августа несколько зажигательных бомб в Сити, и совсем недавно, только позавчера, подожгли нефтяные установки в Темзхейвене и Шеллхейвене в истоке Темзы, поэтому Адель не была такой уверенной.
Как и большинство людей, она полагала, что немцы заинтересованы бомбить только летные поля и корабли, но вышла посмотреть, как люди реагируют на предупреждение.
Она уже дошла до Майл-Энд-роуд, когда услышала жужжание самолетов, посмотрела наверх и увидела, что их сотни. Поскольку они не были встречены огнем, на секунду она подумала, что это английские самолеты, пока не увидела ринувшиеся к ним «спитфайры» и «ураганы». Похоже, все вдруг осознали, насколько это реально, потому что разом закричали и бросились бежать.
Адель тоже побежала обратно в общежитие, чтобы надеть свою форму медсестры. Она была в своей комнате, когда услышала высокий громкий звук от падения первой бомбы, и кинулась в укрытие, когда окна зашатались от удара.
Она так испугалась, что с трудом смогла ровно надеть свою шапочку, но поняла, что должна немедленно бежать в больницу. Чутье подсказало ей, что сегодня вечером будет самая тяжелая смена в ее жизни.
Она бежала по коридору вместе с другими медсестрами, но у них не было времени обсуждать то, что произошло. По их испуганным лицам и перекошенным шапочкам было ясно все.
Пока они бежали в больницу, сбросили еще какое-то количество бомб, но все они упали позади в районе Сильвертауна и доков — оглянувшись назад, они увидели облако серой пыли, поднимавшееся в небо. Шум сирены перекрывали сигналы машин «скорой помощи» и пожарных машин и визг колес заворачивавшего за угол грузовика, груженного командой гражданской обороны.
В отличие от шума и смятения на улице, в больнице царило зловещее спокойствие. Когда толпа медсестер ринулась в дверь, появилась старшая сестра.
— Отлично, — сказала она, одобрительно кивнув головой. — Я очень рада, что у всех вас хватило ума прийти немедленно. Я думаю, сегодня ни одна пара рук не будет лишней.
К удивлению Адель, она велела всем им пойти вниз в столовую шесть. Увидев выражение на их лицах, она чуть улыбнулась.
— Первых раненых доставят лишь через некоторое время. А потом у вас за весь вечер может не появиться возможности поесть.
Конечно, она была права, первые раненые начали появляться больше чем через час, и все это время почти не прекращали бомбить. С легкими ранениями справлялись посты первой помощи, поэтому первые пациенты были такими, с которыми не справились бы гражданские волонтеры: те, которых ранили разваливающиеся от бомбежки дома и у которых были серьезные увечья или сломанные руки или ноги.
В шесть часов, когда обычно заступала на дежурство вечерняя смена, был дан сигнал отбоя, и хотя они получили передышку от грохота бомб, она была недолгой. В половине восьмого сирена снова загудела, и начался очередной налет.
Постепенно, когда команды гражданской обороны начали откапывать людей, погребенных под камнями, начали появляться тяжелораненые, и струйка поступавших в больницу превратилась в поток.
Медсестрам и врачам приходилось работать очень быстро, они почти не слышали друг друга за нестройным шумом гудков машин «скорой помощи», воя бомб и стонов раненых, находившихся в шоке. Все раненые с ног до головы были покрыты кирпичной пылью, вокруг их глаз были красные круги. Многие умоляли сестер послать кого-то выяснить, спасли ли их детей, мужей, жен или родителей.
От тех, кто был в состоянии говорить и дать отчет о событиях, медсестры узнали, что в Сильвертауне разрушены целые улицы. Они услышали о трупах, лежавших на улицах, а одна женщина увидела оторванную руку своей дочери, которую она узнала по браслету, своему подарку. Тело дочери, вероятно, засыпало камнями с их дома. Считалось, что сотни других похоронены заживо.
