— Что было дальше, д-доктор?
— Дальше… Мама девочки сидела в приемном вся в слезах. Отец бледный, с трясущимися руками. У мальчика в глазах отчаяние, по щекам размазаны слезы; одежда перепачкана кровью сестрички. Я подошел к нему, присел напротив на корточки. И говорю: «Твоя сестричка сильно пострадала в аварии. Ты знаешь об этом?». — «Да, — всхлипнул он. — Когда в нас врезалась машина, она сильно ударилась и заплакала. Я держал ее на коленях, пока она не уснула». Спрашиваю: «Ты хочешь ее спасти?» Он решительно кивает. «Тогда мы должны взять у тебя кровь». — «Для нее?» — перестав плакать, с надеждой глядит на меня. «Для нее». Мальчуган раздумывал ровно секунду. Потом тяжело задышал и опять кивнул. Подзываю жестом медсестру, представляю: «Это тетя Люба. Сейчас ты пойдешь с ней в процедурный кабинет, и она возьмет у тебя кровь. Тетя Люба очень хорошо умеет это делать, и тебе совсем не будет больно». А вот то, что случилось потом, я до сих пор забыть не могу…
Долгов выключил закипевший чайник, сыпанул в заварочную колбу заварки и поинтересовался:
— У вас случайно малины нет?
— Н-нет.
— А меда?
— И м-меда нет. Только сахар.
— Жаль. Полагаю, если у кого и была — уже не осталось. Малина сейчас была бы в самый раз. Ладно, обойдемся сахаром…
Он соорудил два стакана крепкого чая, помог Петрову лечь повыше, подал ему стакан.
— Пейте понемногу, чтоб хорошенько прогреть пищевод.
Капитан кивнул; обжигаясь, сделал первый глоток. И в ожидании продолжения посмотрел на врача.
— Так вот… Пацан потянулся к матери, обнял ее и сказал, что очень ее любит. Потом точно так же попрощался с отцом и даже поблагодарил его за какую-то покупку, — продолжил тот. — Люба увела его в процедурную, а я вернулся в операционную. Операция прошла успешно, и я перевел девочку в реанимацию. А возвращаясь в ординаторскую, вдруг заметил мальчонку на кушетке в процедурной — Люба оставила его отдохнуть после забора крови. Подошел к нему, присел рядом, поинтересовался самочувствием. А он: «Где Таня?» — «Спит, — отвечаю. — С ней теперь все будет хорошо. Ты ее спас». И вдруг он спрашивает: «А когда же я умру?» Я сначала даже не понял вопроса. Отвечаю с улыбкой: «Очень не скоро. Когда совсем стареньким станешь». И тут меня осенило — мальчуган на полном серьезе думал, что умрет сразу после того, как у него заберут кровь. Поэтому и прощался с родителями.
— То есть он ж-жертвовал жизнью ради с-ссе-стры?
— Именно. Теперь понимаете, какой он совершил подвиг?
— П-понимаю.
— Вот так. Столько лет прошло, а у меня до сих пор мурашки по спине, когда вспоминаю эту историю.
— Д-действительно, геройский поступок, — согласился капитан, делая очередной глоток.
— Андрей Николаевич, я вот чего хотел спросить…
— С-спрашивайте.
— Что будет, если айсберг нагонит наше судно?
Петров помрачнел.
— Худо нам п-придется. Но надеюсь, что этого не с-случится…
* * *
Часом позже Севченко сидел в своей каюте и, рассматривая испачканный маслом рюкзак, вспоминал первый день пребывания на «Громове».
Внезапно в дверь постучали. Встав, он повернул в замке ключ. На пороге стоял Долгов с медицинским чемоданчиком в левой руке.
Севченко посторонился, позволяя доктору войти. Тот молча прошел до стола, открыл чемоданчик, достал термометр и стетоскоп.
— Пасть открой, — сказал он, повернувшись.
Капитан послушно открыл рот и зажал губами вставленный градусник.
Долгов пристроил в ушах трубки стетоскопа и выдал следующую команду:
— Тельняшку.
Севченко задрал тельник, после чего врач с минуту внимательно слушал дыхание и сердцебиение пациента.
— Все, медосмотр закончен, — сказал он, поворачиваясь к чемоданчику.
— Чего такой злой? — шепелявя из-за термометра, спросил Валентин Григорьевич.
— Сам не догадываешься? Валь, ты никогда серьезно не задумывался, почему у тебя нет друзей?
— Я считаю, что их нет из-за зависти.
— Из-за какой к черту зависти?!
— К моему богатому внутреннему миру и незаурядной внешности.
Долгов с размаху забросил стетоскоп в открытый чемоданчик.
— Почти сто человек сидят в одной клетке, и у всех нервы на пределе! А ты только и знаешь, что гайки закручивать!
Капитан предпочел не развивать тему. Оправив одежду, он уселся на койку и спросил:
— Как дома?
— Никак, — плюхнулся рядом доктор.
— Кто тебя вообще в рейс пустил с таким диагнозом?
— Медик медику всегда поможет, — вздохнул Долгов. — Раз уж суждено сдохнуть, то лучше последние дни быть при деле. Да и чего я забыл на берегу? Была б моя воля — вообще бы в порт не возвращался.
— Сплюнь.
Долгов постучал по деревянной стенке каюты и вытащил изо рта старого приятеля термометр. Проверив его показания, спрятал в футляр и убрал в чемоданчик.
— Валь, — тихо попросил он, — ты если что… В холодильник меня не пихай. Лады? Я лучше… в море.
— С ума сошел?! Какие тебе похороны в море? Мы с тобой еще три десятка рейсов отходим!
— С тобой?! Да ни в жисть! Это ж никаких нервов не хватит!
— Володя, мы с тобой в двенадцати тысячах миль от Ленинграда, — устало проговорил Севченко. — Одни среди этой белой каши. И мне в отличие от тебя очень хочется домой. Пойми, единственное, что может помочь в этой ситуации — железная дисциплина. Или ты посоветуешь что-то другое?
Долгов встал. Порывшись в чемоданчике, вынул упаковку таблеток и швырнул на стол.
Выходя из каюты, сухо сказал:
— По одной после еды. Для профилактики…
* * *
Долгову накануне похода в Антарктиду исполнилось сорок пять. Он был грузноват и медлителен в движениях. Приятное смугловатое лицо украшала ровная темная бородка. Любимой одеждой в полярных широтах у него был толстый свитер из верблюжьей шерсти с широким шейным отворотом.
Несколько лет назад Долгову довелось работать судовым врачом на ледоколе, которым командовал Севченко. Тогда они и сошлись, сдружились за мензуркой медицинского спирта. Доктор ведь странное существо — снаружи напоминает человека, а внутри хранит массу информации о людских недугах и сам вроде как никогда не болеет. С ним можно, не стесняясь, поговорить о чем угодно; выслушать кучу историй и даже попросить совета о здоровом образе жизни. Ну, так, для поддержания беседы.
Как бы там ни было, дело он свое знал, любил и за свою практику спас не одну сотню жизней. Кстати, в том злополучном походе, когда ледокол Севченко лишился топлива и дрейфовал, благодаря стараниям Долгова жертв оказалось только двенадцать. Если бы не он — замерзло бы полкоманды, и еще неизвестно, чем для Валентина Григорьевича обернулся бы финал того плавания.
