— Вы тогда сказали, что у нас с Андреем есть выход. Правда, не сказали, какой именно.
— Хотите, чтобы я сказал?
— Да.
Сафонов выдержал значительную паузу, словно раздумывая, стоит ли посвящать девушку в тайные подробности.
Потом все же смилостивился:
— Когда подойдем к «Михаилу Громову», я займусь допросом членов экипажа. Мне необходимо разобраться, почему немалую сумму народных денег пришлось потратить на спасательную операцию. И прежде всего я хочу понять, кто в этом виноват.
— А разве не важнее просто спасти людей?
— Вы, должно быть, не знаете, но причинами смерти члена экипажа, повреждения корпуса и дрейфа «Громова» заинтересовался сам министр морского флота СССР Тимофей Борисович Гуженко.
— А вы в курсе, что в пароходстве кто-то задержал выход «Громова» на полмесяца, и в итоге судно отправилось на толстый лед? — спокойно парировала Людмила. — На мой взгляд, если вы хотите добраться до истинных причин, то виновных следует искать не в Антарктиде, а в Ленинграде.
— Может быть, может быть…
— Между прочим, Андрей предупреждал руководство об опасности такого позднего похода.
— Да, но снимать экспедицию все равно пришлось бы — она не была рассчитана на зимовку…
В этот момент судно содрогнулось от удара носовой частью о большую льдину. Люда и Владимир ухватились за поручни. Льдина треснула пополам. «Новороссийск», расшвыряв ее осколки и не сбавляя скорости, продолжал взрезать волны.
Вынув из кармана зажигалку с пачкой «Мальборо», мужчина предложил собеседнице сигарету. Та отказалась.
— Оставим этот бесплодный разговор, Людмила. Ситуация такова… — он прикурил и глубоко затянулся, — что вашему мужу так или иначе придется ответить за гибель человека. А также за повреждения судна. Но технически серьезного наказания можно избежать.
— Я вас не понимаю, — удивленно посмотрела она на Сафонова.
— Все довольно просто. Если он полностью признает свою вину, то мы, со своей стороны, приложим усилия для смягчения наказания.
— Вину в чем?
— В неграмотном управлении ледоколом и командой. В вынужденном дрейфе… Тогда, полагаю, можно обойтись одним увольнением.
Уголки губ молодой женщины дрогнули в язвительной улыбке:
— Хотите сделать его крайним?
— Вы умный человек, Люда, и сами все понимаете, — немного подумав, кивнул Владимир. — И потом для вас это наилучший выход — с наименьшими, так сказать, потерями. Пусть даст нужные показания, а уж мы потом все сделаем как надо.
— И как же должны звучать эти показания?
Собравшись с мыслями, офицер Госбезопасности произнес несколько фраз, вероятно, тщательно подобранных и заученных заранее:
— Из-за его халатности «Михаил Громов» провел в Антарктиде намного больше времени, чем требовалось. При этом из пароходства ему постоянно приходили радиограммы, в которых предписывалось в кратчайший срок покинуть опасную ледовую зону, чего ваш супруг так и не сделал. В конце концов, на судно был направлен новый капитан. В общем, руководство старалось всячески исправить положение, но было уже поздно. Примерно так.
— Он никогда этого не скажет, — качнула Людмила головой.
— А вы постарайтесь, чтоб сказал. Да, ситуация не из приятных, но поверьте: в Ленинграде вы о ней будете вспоминать с улыбкой. Кстати, сидя в новой благоустроенной квартире — о ней мы тоже похлопочем. Замучились, наверное, с пацаненком по общагам мыкаться?
Людмила была потрясена до глубины души. Чудовищным обманом, неслыханным цинизмом и той наглой уверенностью, с которой представитель Госбезопасности излагал свой мерзкий план.
— Он же любит и вас, и сына, — напирал Сафонов. — Знаю, что любит! А раз так — пусть ради вас совершает поступки.
На ее глазах выступили слезы. Она нервно мотнула головой, не желая соглашаться ни с одним его доводом. Ни с одним словом.
Кагэбэшник оглянулся по сторонам. На палубе матросы занимались такелажем, судовое начальство было далеко — в их сторону никто не смотрел.
— Ладно, объясню попроще, — схватил он Людмилу за локоть и грубо поволок в темный закуток между надстройками.
Там поставил ее спиной к металлической переборке и отвесил несколько звонких пощечин. Фотоаппарат вылетел из ее рук и покатился по палубе.
— Зайка моя, ты думаешь, я с тобой в игры играю?! — вцепившись в воротник куртки, резко встряхнул он ее. — Ты не представляешь, какие люди заинтересованы в том, чтобы расследование закончилось именно так, как я тебе только что расписал! Вариантов у тебя немного. Или он признает вину, или оба пойдете ко дну! Навсегда! Ясно?
Она потерянно кивнула.
На лице Сафонова снова появилась дежурная обаятельная улыбка. Он отпустил женщину.
— Вот и хорошо. Давно бы так, — сказал он. И, удаляясь в сторону кормы, бросил через плечо: — Но вы уж постарайтесь, Людочка. Иначе вам придется плохо. Очень плохо…
Отдышавшись, она вытерла с губы кровь. Подняла фотоаппарат и медленно пошла в свою каюту…
* * *
До устроенного матросами бунта Петров успел изрядно посидеть под замком. В результате каюта осточертела настолько, что, получив свободу, он приходил в нее только с одной целью — упасть на кровать и забыться сном. Вот и этой ночью после всех передряг он вышел на палубу подышать, полюбоваться звездным небом и далекими всполохами полярного сияния. Сегодня оно блистало во всей красе — облачность растаяла еще в дневных сумерках.
Прогуливаясь по палубе, Андрей неожиданно заметил у леерного ограждения в районе кормы фигуру человека. Сначала тот просто стоял, держась за поручни, потом для чего-то перелез их и… как будто собирался спрыгнуть вниз — в узкую полынью между льдинами и бортом.
Обеспокоившись, Петров ускорил шаг и вскоре узнал старшего помощника Еремеева. Надменного, пронырливого и неприятного типа, с которым пришлось походить на судне несколько лет.
Перебравшись через ограждение, тот держался за него двумя руками и смотрел вниз. Но разжимать пальцы и прыгать он не торопился — то ли еще не решил кончать жизнь самоубийством, то ли наслаждался последними мгновениями пребывания на этом свете.
— Уверен? — негромко произнес Андрей, когда дистанция между ним и кандидатом в покойники сократилась до десятка шагов.
Еремеев резко оглянулся, узнал бывшего капитана. И со вздохом сказал:
— А чего тянуть?
Петров пожал плечами:
— Разве не интересно, что будет дальше?
— Для нас с тобой — точно ничего хорошего. Или тут ко дну пойдем, или дома посадят, — философски заметил старпом, любуясь размытой верхней границей полярного сияния. После небольшой паузы вдруг взорвался: — Как же задолбала эта красота! А все твое чистоплюйство. С самого начала было понятно, что не вытащим мы того полярника, что он обречен. Надо было сразу уходить на всех парах — я же говорил!
