— Люда, это ты?!
— Да. Я на «Новороссийске».
— Что ты там делаешь?!
Банник с Тихоновым удивленно переглянулись. Встреча супругов в 12 тысячах миль от Ленинграда им тоже показалась странной и даже фантастической.
— Что ты там делаешь, Людочка? — повторил Петров.
— Я… я тут тебя ненавижу! Почему ты не можешь жить, как все? Всегда идешь против ветра… А что в итоге? Скажи мне, что в итоге?..
Динамик четко воспроизвел, как она всхлипнула.
После короткой паузы супруга продолжила:
— Ты хоть понимаешь, как с тобой тяжело?
Позабыв о компасе, Тихонов покосился на капитана.
— Как же я устала… Сволочь ты! — ругалась доведенная до слез женщина.
Бесшумно ступая по линолеуму, Банник подошел к рулевому матросу:
— Держи курс. И не отвлекайся.
Тот виновато кивнул и вперил взгляд в стрелку прибора.
— …Всю жизнь мне испортил! Ты… ты…
— Я люблю тебя, — негромко произнес Петров.
* * *
Услышав слова мужа, Люда улыбнулась и смахнула слезы.
— И я тебя, Андрей… — сказала она с нежностью. И прежде чем Сафонов вырвал у нее микрофон, успела крикнуть: — Не вздумай там утонуть!
Офицер Госбезопасности был в ярости. Он грубо оттолкнул женщину к двери, но она все-таки услышала последнюю фразу.
— Не утону, — ответил супруг. — Обещаю!..
Сжимая побелевшими пальцами микрофон, Сафонов приблизился к Людмиле. Но та стояла перед ним с гордо поднятой головой и дерзко смотрела прямо в глаза. Во взгляде не было и намека на страх.
Офицер Госбезопасности порывался сказать что-то резкое, обидное, но никак не мог подобрать нужных слов.
Наконец, зловеще выдавил:
— Сгниешь в своей коммуналке! Это я тебе обещаю…
* * *
Сложнейшая операция длилась второй час. Состояние пациентки то стремительно ухудшалось, то стабилизировалось.
Промокавшая профессору лоб медсестра использовала уже шестую стерильную салфетку. Другая медсестра была вынуждена принести второй комплект инструментов, а перед этим поменять третий судок с испачканными кровью тампонами.
Наконец, ребенка извлекли. Он не дышал.
— В реанимацию! Очистить легкие и под ИВЛ! — скомандовал Акулов.
Ребенка унесли в соседнее помещение.
— Что с давлением? — спросил доктор.
— Давление девяносто на сорок. Стабильное. Пульс сорок восемь.
Причиной низкого давления была большая кровопотеря.
— Приготовьте еще одну инъекцию окситоцина, — распорядился профессор.
Один из ассистентов занялся приготовлением.
— Отделяем плаценту и обследуем полость матки…
* * *
«Громов» все ближе и ближе подбирался к месту аварии вертолета. Сокращалась дистанция и до «Семен Семеныча», от которого льдина с лежащим на боку вертолетом колыхалась на волнах в каких-то 200 метрах. Сложность ситуации состояла и в том, что вокруг была относительно чистая вода, и льдину подтаскивало ветром к айсбергу.
Меж тем паутинка трещин, расходящаяся от того места, куда Ми-2 приложился основными стойками шасси, разрасталась. С сухим коротким звуком, напоминавшим ружейные выстрелы, трещины делались длиннее и шире. Ветер и волнение водной поверхности помогали льдине разрушаться.
Пытаясь освободить ногу пилота, Севченко успел отодрать часть приборной доски. Но пока, увы, это не помогало — мешала к тому же и массивная конструкция педалей путевого управления.
Морщась от боли, Кукушкин смотрел в сторону — через разбитое лобовое стекло.
— Ох, елки… — вдруг пробормотал он.
Валентин Григорьевич отвлекся от работы и поглядел в ту же сторону.
Ближайшая к вертолету трещина расширилась настолько, что сквозь нее начали пробиваться плоские фонтанчики воды.
— Нас спасать, наверное, не будут? — с тоской спросил авиатор. — Они же не полезут под айсберг? Вон он уже рядом — нас прямо под него тащит.
Севченко хотел прикрикнуть на Кукушкина, но его голос заглушил гудок «Громова». Судя по мощности звука, ледокол тоже находился поблизости.
— Помогай давай! — с удвоенной энергией принялся курочить панель капитан.
Внезапно затрещало прямо под вертолетом. Правый борт стало заливать водой.
Рыча и сбивая в кровь руки, Севченко отгибал листы дюрали, выдирал мешавшие приборы, какие-то агрегаты и жгуты электропроводки, пытаясь добраться до зажатой ноги.
Кукушкин помогал, но по всему было видно, что он сдался. Сил почти не осталось, на глазах опять навернулись слезы.
— Обидно, Валентин Григорьевич… — еле слышно бормотал он. — Поэта из меня не вышло. Летчик — так себе. Думал, вернемся домой — уволюсь. В грузчики переведусь или в кочегарку. Потом сопьюсь, чтоб все как у людей. А вместо этого — хрен мне теперь попутный за воротник. Чтоб шею не натирало…
* * *
«Михаил Громов» осторожно приближался к льдине с потерпевшим аварию и лежащим на боку вертолетом.
— Людей все еще не видно, — доложил, наблюдая за льдиной с правого крыла мостика, Еремеев.
— Какое удаление до ее края? — спросил Петров.
— Кабельтов.
— Машинное, стоп!
— Понял, стопорим, — ответил «дед».
— Лево руль. Курс — 300.
— Есть лево руль, курс 300, — Тихонов крутанул штурвал.
Андрей старался подвести судно к льдине правым бортом, не потревожив ее. Он видел, что она трещит и ломается на части — одно неосторожное движение и… то, что осталось от вертолета навсегда исчезнет в океане.
Цимбалистый с группой своих матросов, одетых в оранжевые пробковые жилеты, стоял у борта в полной готовности. Затею со спуском на воду бота своевременно решили прекратить — ветер и множество мелких льдин не позволили бы ему пробиться к льдине. Потеря времени и лишний риск.
Штормтрапы висели вдоль борта, рядом на палубе лежала стопка спасательных кругов, двое матросов вооружились баграми, двое — мотками крепких фалов.
Банник стоял у левого крыла мостика и с опаской поглядывал на высившуюся рядом ледяную махину, к которой «Громов» медленно разворачивался кормой. Расстояние до нее не было настолько близким, чтобы опасаться отделявшихся кусков. Тем не менее одним своим видом «Семен Семеныч» внушал страх и порождал нехорошие фантазии…
* * *
Льдина окончательно растрескалась и разделилась на несколько больших и маленьких фрагментов. Те, что оказались в середине — продолжали держаться вместе, хотя и колыхались на волнах сами по себе. Крайние же под влиянием ветра и течения постепенно расползались в стороны.
