Мне стоило великих сил слушать ее с безучастным видом, не выдавая своих чувств, от которых внутри все корчилось и стонало. Без устали таская из вазы крекеры, я накачивалась крепким кофе, от которого постепенно начал ныть желудок и застучало в висках.
— А потом вдруг все изменилось. Это сразу все заметили. Сережа из внимательного и любящего превратился в дерганого неврастеника. Домашняя прислуга — а у них в штате были трое: садовник, домработница и шофер — все в один голос начали утверждать, что между Норой и Сергеем пробежала черная кошка. Она часто плакала, а однажды даже попыталась собрать вещи и уехать на родину. Сергей просто взбеленился. Кричал так, что в соседнем саду было слышно.
— А кто соседи?
— А, одна моя знакомая, там у меня их много. Я же тот район курировала в то время. Сама напросилась, если честно. Люди сознательные, всегда знали, как отблагодарить за усердие. — Тоня оторвалась от созерцания парковой зоны и вновь уселась в кресло напротив меня.
— Ничего подозрительного твоя знакомая не видела накануне гибели Норы? Ну, может быть, посторонних или…
Тоня даже договорить мне не дала, фыркнув с возмущением такой силы, что едва не залила меня своим кофе.
— Посторонних?! И ты туда же?! Хватит уже передо мной ваньку валять, Даша! Знаем мы историю и про бомжа, и про драгоценности. Только вранье все это! Чистой воды вранье!
— Кто же тогда убил ее? — Этим вопросом я задавалась весь вечер и добрую половину ночи накануне. Ворочалась в постели без сна и все силилась понять, что так не нравится мне во всей этой истории с убийством и загадочным освобождением Аракеляна из-под стражи.
— Кто, кто! Серега и убил, кто же еще! Ты с прислугой поговори, они тебе такого порасскажут. С виду любовь, поцелуйчики, а ночами эта самая Нора, упокой господи душу ее невинную, кричала так, что соседям спать не давала.
Соседи, допустим, могли совсем не спать и не поэтому. Любопытство ведь не только покоя, но и сна порой лишает. Да и Нора могла кричать ночами не от побоев мужа, а вовсе по другой причине, о которой, кстати, я могла догадаться.
— Бил он ее, бедняжку, — вздохнула Тоня, правда, без особого сострадания в голосе. Видимо, чары Аракеляна и ей в свое время не давали покоя. — Бил, бил, а потом…
— Чего же его тогда освободили потом? — Я выудила последний крекер из вазы и, без сожаления посмотрев в свою пустую чашку, принялась грызть его всухомятку.
— Ой, тут тоже разговоров была масса. Кто что плел. — Тоня взяла в руки кофейник и потрясла им, прислушиваясь к тому, как сиротливо там плещется кофейная гуща. — Может, еще кофе сварить?
— Нет, нет, спасибо, — поспешно отказалась я, потому что спазмы в желудке стали ощутимее. — Так что говорили?
Вернув кофейник на место, Тоня на минуту задумалась, затеребив переносицу, что выглядело весьма забавно при ее курносости, потом неуверенно начала говорить:
— Знаешь, кто болтал, что Аракелян хранит где-то огромную сумму денег. Фирма-то его очень быстро пошла ко дну, пока не подхватил ее этот, как его… ну вот взорвался в собственной машине на днях…
— Это не так важно, — быстро оборвала я ее, поняв, что она говорит об Игоре. — А еще?
— Потом была версия, что его выкупила не известная никому любовница, из-за которой весь сыр-бор и разгорелся. Это, кстати, выглядело достаточно правдоподобно, потому что тот милиционер, который вел дело, почти сразу ушел из милиции и открыл собственное дело. На что, спрашивается? Потом постепенно от версии с любовницей отказались, так как после возвращения Аракеляна из тюрьмы ее и в помине не оказалось, а он стремительно начал спиваться. И в конечном итоге все остановились на том, что тот самый милиционер, подтасовавший факты, был всего-навсего мздоимцем, умело раскрутившим ситуацию под себя. Может, так оно и надо. Кому охота за три тысячи рэ париться?..
Все, дальше пошла лирика, и мне настала пора прощаться. Узнав о бывших соседях Сергея более подробно и выведав, с кем из них удобнее поговорить на эту тему, я ушла.
Старенькая «копейка», издавна принадлежавшая нашему спорткомплексу и которой мне мой шеф благосклонно разрешил попользоваться, пока моя машина находится на стоянке в ГАИ, терпеливо ждала меня у крыльца муниципалитета. Усевшись в продавленное кресло, я с третьей попытки завела ее и медленно двинулась по нужному адресу. Почему медленно? Да потому что все утро колесила по городу с ощущением того, что кто-то высверливает мне затылок пристальным взглядом. Дошло до того, что я обыскала багажник и даже заглянула под заднее сиденье на предмет обнаружения злоумышленника. Конечно же, никого там не было и быть не могло. Заранее там спрятаться наверняка никто не мог, потому что идея попросить у шефа машину пришла ко мне лишь сегодняшним утром. Ощущение тем не менее не исчезало.
Я проехала по Мичуринскому проспекту, свернула на улицу Мира. Поколесив по закоулкам, вновь вернулась на проспект. Ничего! Никаких намеков на слежку. Решив, что все это результат бессонной ночи и расшатавшихся нервов, я повернула на Свердлова и через двадцать минут въезжала в поселок, как брат-близнец похожий на тот, в котором отстроились мои друзья Яковлевы.
Высокие в два-три этажа дома из красного кирпича. Кованые чугунные ворота и калитки. Великолепный ландшафт, отвечающий всем требованиям архитектурного искусства. И никого… Вот это мне всегда казалось странным в подобных поселениях. Лужайки, клумбы, сады, площадки для занятий спортом, детские игровые комплексы, и никого вокруг. Ни детей, ни взрослых. Не слышно смеха, детского визга. Зачем тогда огород городить? На зависть соседям? Смешно! Может быть, за тяжелыми металлическими дверями, облицованными мореным дубом, и протекало счастливое бытие, не знаю. Но, подъехав к дому, который раньше принадлежал Аракелянам, я этого не почувствовала. Я прежде всего ощутила пустоту и странное одиночество, которое навевалось поскрипывающими на ветру качелями и заросшими сорняком клумбами. Пустые глазницы окон, с которых в спешке сорвали шторы. Забитое фанерой окно второго этажа, из которого, по всей видимости, и выпала Нора. Разбитый фонарь у ворот подземного гаража. Приходящий в запустение сад. Пустота… Пустота и еще обреченность на вымирание.
Здесь так никто и не поселился, хотя дом выставлялся на торги и даже ушел с молотка. Но потом вдруг выяснилось, что заплатить за него так и не удосужились, а человек, объявивший себя на аукционе хозяином, предъявил поддельные документы. Его потом долго искали, но тщетно. Проводить второй аукцион никто не решился, а ну как тот покупатель объявится. Власти тоже не спешили прибирать его к рукам, слишком уж зловещей казалась его история. Мало кому хотелось поселиться в нем даже на халяву. И дом по-прежнему пустовал.
— Ключей я тебе дать не могу, сама понимаешь, — виновато улыбнулась мне Антонина на прощание. — Но по саду побродить разрешаю. Никаких нарушений в этом нет.
Я тоже не видела ничего противозаконного в том, что блуждаю по чужой земле, которой было полгектара.
