– Эмму наедине с тобой я не оставлю.
– Я не сделаю ей ничего плохого, – он смотрит на меня, – обещаю. Я просто хочу с ней поговорить. Хочу объяснить, почему я сделал то, чему вы только что были свидетелями, и как именно это ей поможет.
– Эмма? – Теперь и Ал смотрит на меня. – Тебе решать.
Сквозь неприкрытую дверь просачиваются голоса. Дейзи с Линной находятся в столовой, и, судя по звукам, Дейзи в диком бешенстве; она орет и визжит, в то время как Линна уговаривает ее успокоиться и сделать несколько глубоких вдохов. Нет, ребята, прямо сейчас я туда не пойду. Дейзи на меня набросится, а у меня после всех этих событий уже сил никаких не осталось. Зато если пару-другую минут переждать в кабинете, она утихомирится. И вот тогда я попытаюсь объяснить, что это было, хотя сама толком не понимаю. Есть что-то настолько дискомфортное в той манере, которой Айзек вынуждает отвечать на свои вопросы, что единственный способ его остановить – это ответить именно то, чего ему хочется услышать. Теперь я понимаю, почему Линна рассказала ему, что ее изнасиловали, – вовсе не из-за жгучей потребности поделиться болью, а лишь для того, чтобы он прекратил свой невыносимый допрос. Нет-нет, я ни в коем случае не причиню Дейзи ничего плохого, однако я на нее сильно разозлена. Со школьной скамьи не припомню в себе такого гнева. Ну, с этим-то я, положим, справлюсь, а вот с горечью обиды совладать куда сложнее. Я всегда знала, что Дейзи способна на жестокость, но испытать это на себе… Все равно что пережить самое низкое предательство. Как если бы шесть лет нашей дружбы не значили ровным счетом ничего.
– Эмма? – напоминает о себе Ал.
– Я останусь. Хочу услышать, чего он мне скажет.
– Ладно, – медленно и хмуро кивает она, терзаясь сомнениями. Затем приподнимает корпус, вставая на коленки и, наконец, на ноги. – Тебе виднее. Если что, я в спальне.
Ал еще на пару секунд задерживается в дверях; плечи расправлены, подбородок вскинут, глаза впиваются в Айзека.
– Еще хоть раз ее тронешь, будешь иметь дело со мной. Понял?
У него дергаются губы, словно он прячет усмешку.
– Конечно, Ал. Я все понял.
– То-то же. – Она выскальзывает в коридор, прикрывая за собой дверь.
* * *
– Ну, хорошо. – Согнув руки в локтях, Айзек отводит их назад, расправляя плечи, затем толкает кресло в другой конец комнаты, а сам ложится на коврик. Закрывает глаза и тянется, будто кошка, купаясь в треугольнике солнечного света, что вливается в окно. Потом замирает на несколько секунд, открывает глаза, поворачивается на бок и, облокотившись, лезет в карман за своей жестянкой.
– Угостишься? – Айзек откидывает крышку и кидает уже готовую самокрутку в рот. Ловит ее губами, затем подталкивает коробочку в мою сторону.
Я даже не задумываюсь, сто́ит ли. Беру себе папироску, прикуриваю от зажигалки, предлагаю колеблющийся огонек Айзеку. Он накрывает мою руку своей, подтягивает ее ближе; кончик его самокрутки вспыхивает оранжевым светом, и он снимает пальцы. На моей коже остается ощущение тяжести и тепла его руки.
– Спасибо.
Я делаю затяжку, роняю зажигалку обратно в жестянку, закрываю крышку и толкаю коробочку по ковру в сторону Айзека. Медленно выпуская дым, он клюет подбородком на карман своей рубашки – мол, убери сама. Я отрицательно мотаю головой.
– Ты почему на меня напал?
– Я не нападал.
– Да? А кто меня со стула сбросил? Кто к полу пришпилил?
Он дарит мне ленивый взгляд, поигрывая прилипшей к губе самокруткой.
– Как по-твоему, с чего я так поступил?
– Без понятия.
– Опять врешь.
Я отодвигаюсь подальше и откидываюсь спиной на стену. Делаю очередную затяжку. Так, снова игры затеял.
– Эмма, почему ты боишься разозлиться?
– Ничего подобного.
– Кто-то научил тебя, что собственный гнев надо подавлять. Кто?
Я медленно выдыхаю из уголка рта, пуская струйку дыма на пылинки, вяло парящие у окна, и они тут же закручиваются в бешеном танце.
– Никто меня не учил. Просто я не поддаюсь вспышкам гнева.
– А вот с этим я не согласен.
– Потому что ты меня плохо знаешь.
– Правда? Очень легко строить из себя невесть кого, если думаешь, что именно этого от тебя ждут люди. Но как только сталкиваешься с подлинной опасностью, твой характер вылезает наружу. Его-то я и видел вчера после нападения Фрэнка. В хижине я разговаривал с тобой настоящей.
Я вновь затягиваюсь.
– У нас в семье не разрешалось спорить. Все разбегались по своим комнатам и сидели там, растравляя раны. И дверями никто не хлопал. Хочешь сидеть весь вечер, надувшись? Ради бога. Только молча и тихо.
– А потом?
– А потом мы так же молча возвращались. И все делали вид, будто ничего не случилось.
– Не только братья-сестры, но и родители?
– Угу.
Я слишком многое ему рассказываю. Он скармливает мне вопросы точно тем же способом, который применил к Линне, когда заставлял ее раскрыть самые страшные тайны, это-то я вижу, – но есть во мне частичка, которая жаждет на них ответить. То ли из-за того, что мы с Дейзи уже давно не разговаривали по душам и откровенничать мне остается лишь с Ал, то ли из-за тщеславия, что Айзек выказывает интерес, желание понять меня, хотя мог бы просто махнуть рукой, и пусть мы дальше с Дейзи сами цапаемся…
– Было такое, что кто-то из вас не убегал, а отстаивал свою позицию? – спрашивает он.
– Нет, не было. В этом случае тебя попросту игнорировали. Отец отгораживался газетой, а мама… Мама замыкалась, становилась холодной, бесстрастной. Ни разговоров, ни прямого взгляда, ни нотки душевного тепла. Она тебя словно в морозилку запирала.
– И отсюда ты вынесла, что если хочешь, чтобы тебя любили, надо потакать и угождать…
– Вроде того.
Айзек большим пальцем чешет себе ключицу, задумчиво меня разглядывая.
– Ты гораздо подробнее говоришь про мать, чем про отца…
– Так ведь она нас и дрессировала. Отец вечно отмалчивался. Думаю, чтобы с ней не связываться.
– Но вам хотелось, чтобы она вас любила, гордилась вами?
– А какой ребенок этого не хочет? Уильям, Генри и Изабелла – мои братья и сестра – добивались этого своими успехами в спорте, танцах, в театральном кружке, а вот я к таким вещам была не способна. В семье имелась незаполненная ниша – для «интеллектуального вундеркинда», – ну а раз места для спортсмена, красавицы и комика были уже заняты, я попыталась ее заполнить. Изо всех сил, по-настоящему. И когда говорила тебе о своей любви к животным, я вовсе не пересказывала детские фантазии вроде конкурса на Мисс Вселенную. У меня был конкретный план: пойти учиться на ветеринара, а для этого получить минимум три пятерки по обязательным для поступления предметам. Но беременность все перечеркнула.
