– Вам это казалось маловероятным?
– Невероятным, даже бредовым. Однако она была такой спокойной, такой расслабленной. Почти освобожденной. Более здравого человека трудно было вообразить. Думаю, она понимала, что я пытаюсь заставить себя поверить ей, и мои попытки казались ей забавными.
– Но она тоже страдала от депрессии? Поэтому и пришла к вам?
Мирна покачала головой:
– Нет. У нее случались минуты депрессии, но у кого их не бывает?
– Тогда почему она пришла к вам?
– Мы потратили немало времени, чтобы разобраться, – признала Мирна.
– Вы говорите так, будто Констанс и сама не знала.
– Не знала. Она пришла, потому что чувствовала себя несчастной. Она хотела, чтобы я помогла ей понять, что с ней не так. Она сказала, что чувствует себя как человек, который вдруг обнаружил у себя дальтонизм, тогда как все вокруг живут в цветном мире.
– Дальтонизм не лечится, – заметил Гамаш. – Констанс удалось вылечиться?
– Сначала нам нужно было нащупать проблему. Не грохочущую медь оркестра, а колючку, впившуюся в тело.
– И вы нашли эту колючку?
– Полагаю, да. Найти ее, как и большинство проблем, не составило труда. Констанс страдала от одиночества.
Старший инспектор Гамаш обдумал эти слова. Женщина, которая никогда не оставалась одна. Ни в материнском чреве, ни в доме. У них были общие родители, общий стол, общая одежда, общее все. Они постоянно жили в обществе. Вокруг все время люди – внутри дома и снаружи. Вечно на них кто-нибудь таращился.
– Я бы сказал, что она, напротив, искала уединения, – заметил он.
– О да, они все искали уединения. Как ни странно, но именно это и делало Констанс такой одинокой. Как только у них появилась возможность, они ушли с глаз людских. Но ушли слишком далеко. Слишком уединились. Слишком изолировались. То, что поначалу работало как механизм выживания, в конечном счете обратилось против них. В своем маленьком доме, в своем приватном мире они чувствовали себя в безопасности, но страдали от одиночества. Они были одинокими детьми, а потом стали одинокими взрослыми. Другой жизни они не знали.
– Дальтонизм, – сказал Гамаш.
– Но Констанс понимала, что причина не только в этом. Она чувствовала себя в безопасности, однако оставалась несчастной. И хотела быть несчастной. – Мирна покачала головой. – Я бы худшему своему врагу не пожелала стать знаменитостью. А родителей, которые делают такое со своими детьми, нужно запирать в сумасшедший дом.
– Вы считаете, что вина лежит на родителях пятерняшек?
Мирна задумчиво ответила:
– Мне кажется, таково было мнение Констанс.
Гамаш кивнул на фотографии, лежащие на кофейном столике:
– Вы спросили, не из дома ли Констанс эти фотографии. Нет, не оттуда. В доме Констанс вообще нет никаких личных фотографий. Ни в рамочках, ни в альбомах. Я нашел их в национальном архиве. Кроме… – он взял фотографию с четырьмя молодыми женщинами, – вот этой. Констанс положила ее в чемодан и собиралась привезти сюда.
Мирна уставилась на маленькую фотографию:
– Интересно зачем?
Жером Брюнель закрыл книгу.
Занавески были задернуты, и стеганое пуховое одеяло укрывало лежащих на большой кровати. Тереза уснула за чтением. Несколько секунд он смотрел, как она дышит – глубоко, ровно. Подбородок прижат к груди, мозг отдыхает. Пребывает в покое. Наконец-то.
Он положил свою книгу на тумбочку, снял с Терезы очки и вытащил книгу из ее руки, потом поцеловал жену в лоб, вдохнув запах ночного крема, легкий и тонкий. Когда она уезжала в командировку, он размазывал ее крем по рукам и засыпал, прижав их к лицу.
– Жером? – Тереза проснулась. – Все в порядке?
– В полном, – прошептал он. – Я собирался выключить свет.
– Арман уже вернулся?
– Нет. Но я оставил огонь на крыльце и свет в гостиной.
Она поцеловала его и повернулась на бок.
Жером выключил лампу на тумбочке, натянул на себя и жену одеяло. Сквозь приоткрытое окно внутрь проникал холодный освежающий воздух, отчего теплая кровать казалась тем желанней.
– Не беспокойся, – прошептал он на ухо жене. – У Армана есть план.
– Надеюсь, без космических кораблей и путешествий во времени, – пробормотала она сквозь сон.
– У него другой план, – сказал Жером и услышал, как она хмыкнула.
А потом комната погрузилась в тишину, если не считать потрескиваний и стонов старого дома.
Арман Гамаш увидел через окно в магазине Мирны, как погас свет в верхней спальне в доме Эмили.
Он спустился в магазин следом за Мирной, которая теперь стояла в недоумении посреди прохода.
– Я уверена, она была здесь.
– Кто «она»? – Он повернулся, но Мирна уже исчезла между стеллажами.
– Книга о пятерняшках, которую написал доктор Бернар. Она стояла здесь, однако я что-то ее не вижу.
– Я не знал, что он написал книгу, – сказал Гамаш и двинулся по другому проходу, на ходу разглядывая корешки. – Хорошая книга?
– Я ее не читала, – пробормотала Мирна, занятая поиском. – Вряд ли хорошая, с учетом того, что мы про него знаем.
– Мы знаем только то, что не он принимал пятерняшек, – сказал Гамаш. – Но все же немалую часть своей жизни он посвятил им. Наверное, знал их лучше, чем кто-либо другой.
– Сомневаюсь.
– Почему?
– Я думаю, они и сами себя толком не знали. В лучшем случае книга доктора поможет вам узнать распорядок их жизни, но не самих девочек.
– Тогда почему вы ее ищете?
– Я подумала, что и от нее может быть какая-то польза.
– Может, – согласился Гамаш. – А почему вы ее не читали?
– Доктор Бернар взял личное и сделал публичным. Он предавал их каждый день, как и их родители. Я не хотела становиться его соучастницей.
Она озадаченно положила свою большую руку на полку.
– Может быть, ее кто-то взял? – спросил Гамаш из соседнего прохода.
– У меня не библиотека. Тот, кто взял, должен был ее купить. – Мирна помолчала немного, потом опять послышался ее голос: – Эта сучка Рут.
Гамаш вдруг подумал, что таково, вероятно, и есть настоящее имя Рут. Наверняка она получила его при рождении. Он представил себе, как мог бы выглядеть обряд крещения. «Как вы называете этого младенца?» – спросил бы священник. «Сучка Рут», – ответили бы крестные родители. Вот был бы провидческий выбор!
Мирна прервала его размышления:
– Она единственная, кто считает, что у меня тут библиотека. Берет книги, возвращает, потом берет другие.
