Одни факты.
Национальный кинематографический комитет Канады. НКК.
Ни мрачного голоса за кадром, ни веселой музыки. Просто съемки, сделанные оператором НКК.
Они увидели очаровательный коттедж летней порой. Коттедж из сказки. Кровля в виде рыбьей чешуи, мишурная отделка. Ящики с цветами на всех окнах, веселые подсолнухи и алтей у стен залитого солнцем дома.
Маленький сад, обнесенный белым заборчиком.
Коттедж напоминал кукольный домик.
Камера взяла крупным планом входную дверь, сфокусировалась, потом дверь приоткрылась и высунулась женская голова, посмотрела в камеру, произнесла что-то вроде «Maintenant? Сейчас?».
Женщина убрала голову, и дверь закрылась. Секунду спустя дверь снова открылась, и появилась маленькая девочка в коротком платьице с оборочками и с бантом в темных волосах. В туфельках и носочках. На взгляд Гамаша, ей было лет пять-шесть. Он произвел быстрый подсчет. Начало сороковых. Военные годы.
Появилась рука и подтолкнула девочку дальше на солнце. Не то чтобы пихнула, но толкнула достаточно сильно, девочка даже споткнулась.
Потом из дома выпустили еще одну девочку.
Потом еще.
И еще.
И еще.
Девочки встали вместе, держась друг за друга, словно родились сиамскими близнецами. И выражение лица у них было одинаковое.
Страх. Смятение. Почти такое же выражение Гамаш заметил на лице их отца, когда тот впервые смотрел на своих детей.
Девочки повернулись к двери, подошли к ней, столпились возле нее. Попытались попасть внутрь. Но дверь не открывалась.
Первая девочка взглянула в камеру. Умоляя. Плача.
Ее изображение мигнуло и исчезло. Снова появился хорошенький коттедж, но уже без девочек, с закрытой дверью.
Потом дверь снова открылась, и теперь маленькая девочка вышла сама. Затем появилась ее сестра, взяла ее за руку. И так далее. Пока не вышла последняя и дверь за ней не закрылась.
Они все одновременно повернули голову к двери. Дверь приоткрылась, из нее высунулась рука, помахала им и исчезла.
Девочки замерли на месте. Как окаменели.
Камера чуть дрогнула, когда одна из девочек посмотрела в объектив. Гамаш подумал, что оператор, вероятно, обратился к ним. Наверное, показал плюшевого мишку или конфетку. Что-нибудь, чтобы привлечь их внимание.
Одна из девочек начала плакать, другие разошлись кто куда, картинка замигала, на экране появилась чернота.
Снова и снова в комнатушке Клары они просматривали старые кадры, забыв о паштете и выпивке.
Снова и снова выходили из пряничного дома девочки, потом их зазывали назад, чтобы попробовать еще раз. Наконец первая появилась с улыбкой во весь рот, а следующая за ней радостно взяла сестренку за руку.
Потом следующая. И следующая.
И следующая.
Они вышли из коттеджа и побежали вокруг садика, вдоль белого заборчика, улыбаясь и маша руками.
Пять счастливых маленьких девочек.
Гамаш посмотрел на Мирну, Оливье, Клару, Жиля, Габри. Он посмотрел на Рут: по морщинам на ее щеках, по большим каньонам скорби текли слезы.
На экране телевизора пятерняшки Уэлле улыбались одинаковыми улыбками и одинаково махали на камеру, потом экран почернел. Гамаш знал: они только что увидели сцену, которая должна была свидетельствовать о счастливой жизни пятерняшек в пряничном домике. Девочек, вырванных из нищеты, не знающих никаких забот. Эти съемки продавались агентствам по всему миру и все еще использовались, когда вспоминали об их жизни.
Как подтверждение счастливого детства пятерняшек Уэлле.
Гамаш и другие понимали, что произошло на их глазах. Рождение мифа. А еще они увидели нечто надломленное. Разбитое. Обиженное так, что ран не залечить.
– Откуда ты знаешь? – спросила Тереза. – На процессе об этом не говорилось ни слова.
– Я обнаружил намеки на то, что между ними двумя что-то произошло. Что-то почти убийственное.
– Ты и в самом деле хочешь знать? – Она внимательно посмотрела на мужа.
– Мне необходимо знать.
– Эти сведения не должны распространиться.
Жером посмотрел на нее с усмешкой:
– Обещаю не писать об этом в моем блоге.
Тереза не рассмеялась. Даже не улыбнулась. И Жером Брюнель уже не в первый раз спросил себя, на самом ли деле он хочет знать, что произошло.
– Сядь, – велела она, и он сел рядом с ней на удобный диван.
Они сидели лицом к двери, глядя на спины других гостей.
– Пьер Арно начал успешную карьеру в одном из северных отделений Квебекской полиции, – заговорила Тереза. – В резервации индейцев-кри на побережье залива Джеймс. Повальное пьянство. Наркомания. Казенные дома – сплошной кошмар. Канализация и водоснабжение перетекают одно в другое. Уровень заболеваемости и насилия ужасающий. Сплошная выгребная яма.
– Посреди рая, – сказал Жером.
Тереза кивнула. Это, разумеется, лишь усиливало трагедию.
Район залива Джеймс славился поразительной красотой и экологической чистотой. В то время. Десятки тысяч квадратных миль первозданной жизни: чистые озера, рыба, дичь, древние леса. Там жили индейцы-кри. Там жили их боги.
Но сто лет назад они познакомились с дьяволом и заключили с ним договор.
В обмен на все, что им может понадобиться (еду, медицинское обслуживание, жилье, образование, чудеса современной жизни), у них всего лишь попросили уступить право пользования землей предков.
Но не всей. Им оставался хороший участок для охоты и рыбной ловли.
А если они откажутся подписать договор?
Тогда правительство так или иначе заберет их земли.
За сто лет до того, как агент Пьер Арно ступил с трапа гидроплана на землю резервации, состоялась встреча между великим вождем и главой министерства по делам индейцев Канады.
Договор подписали.
Сделку заключили.
Кри получили все, что можно пожелать. Кроме свободы.
Это не послужило им во благо.
– Ко времени прибытия Арно резервация представляла собой гетто сточных вод и болезней, наркомании и отчаяния, – сказала Тереза. – А жизнь их была настолько пуста, что для развлечения они прибегали к насилию и мордобою. И все же кри достойно продержались столько, сколько никто и не предполагал. Потребовалось несколько поколений, чтобы от достоинства, самоуважения, надежды не осталось и следа. Кри думали, что их жизнь уже не может быть хуже. Но они ошибались.
– И что же случилось?
– Там появился Пьер Арно.
