Гамаш хохотнул. Лакост принялась описывать две другие шапочки, найденные в коридорной кладовке, на них были пришиты метки с буквами МВ и МЭ.
Найдены все.
– А почему это важно, шеф?
– Может, и не важно. Но шапочки вязала их мать. Похоже, кроме шапочек, у них от детства ничего не осталось. Единственные сувениры.
«Память о матери, – подумал Гамаш. – О том, что она заботилась о них. О том, что они не только пятерняшки, но и отдельные личности».
– Тут есть еще кое-что, patron.
– Что?
Он настолько сосредоточился на своем открытии, что не сразу уловил мрачную интонацию ее голоса. Предупреждающий звоночек перед ударом. Он стал вставать, чтобы подготовиться к худшему.
Но опоздал.
– Инспектора Бовуара отправили в очередной рейд. Вы меня застали, потому что я мониторю эту информацию. Плохо дело.
Старший инспектор Гамаш почувствовал, как щеки его покраснели, а потом кровь отхлынула от них. Воздух вокруг него как будто исчез, он словно оказался во флоатинг-камере
[54]. Все чувства мгновенно отказали ему, и он повис в невесомости. А потом стал падать.
Еще мгновение – и дыхание вернулось к нему, а затем и ощущения. Он стал острее воспринимать мир. Все стало резким, громким, ярким.
– Подробности, – потребовал Гамаш.
Он взял себя в руки, собрался. Вот только правая рука по-прежнему плохо его слушалась. И тогда он крепко сжал ее в кулак.
– Информация последней минуты. Возглавляет группу сам Мартен Тесье. Участвуют всего четыре агента, судя по моим данным.
– Объект рейда?
Голос его звучал резко, властно. Оценивающе.
– Подпольная лаборатория на Южном побережье. Вероятно, в Бушервиле, судя по их маршруту.
Наступила пауза.
– Инспектор? – позвал Гамаш.
– Извините, шеф, похоже, это Броссар. Но они проехали по мосту Жака Картье.
– Мост не имеет значения, – раздраженно сказал он. – Рейд уже начался?
– Да. Им оказывают сопротивление. Идет стрельба.
Гамаш прижал телефон к уху, словно пытаясь приблизиться к месту схватки.
– Только что вызвали «скорую». Медики уже в пути. Один из полицейских ранен.
Лакост, привычная к составлению отчетов, старалась передать одну сухую информацию. И ей почти удалось.
– Полицейский ранен, – повторила она.
Те самые слова, которые она кричала снова и снова, когда упали Бовуар, а потом и шеф. На той фабрике.
«Полицейский ранен».
– Господи боже, – услышала она голос в телефоне.
Это было очень похоже на мольбу.
Краем глаза Гамаш заметил движение и повернулся. В открытой двери стояла агент Николь. Вечная ухмылка исчезла с ее губ, когда она увидела лицо старшего инспектора.
Гамаш смотрел на нее несколько мгновений, потом протянул руку и хлопнул дверью с такой силой, что на стенах затряслись фотографии.
– Шеф? – раздался в трубке голос Лакост. – Что там у вас? Что это было?
Звук напоминал пистолетный выстрел.
– Дверь хлопнула, – ответил он и повернулся к двери спиной. Сквозь щель в не до конца задернутых занавесках проникал неяркий свет, с улицы доносились резкие хлопки и смех. Он и к окну повернулся спиной, уставился в стену. – Что происходит?
– Там, похоже, творится неразбериха, – ответила Лакост. – Я пытаюсь разобраться в том, что у них проходит по связи.
Гамаш придержал язык и стал ждать, чувствуя, как растет в нем ярость. Чувствуя почти непреодолимое желание шарахнуть кулаком по стене, тем более что пальцы уже сложились в кулак и ждали, когда ими воспользуются. Молотить, молотить, молотить, пока стена не начнет кровоточить.
Но он лишь крепче взял себя в руки.
Идиоты. Отправиться в рейд без подготовки.
Шеф знал, в чем состояла цель, назначение этого рейда. Простая и садистская. Вывести из строя Бовуара и выбить из колеи Гамаша. Довести до белого каления. А то и что похуже.
«Полицейский ранен».
Он сам кричал эти слова, держа Жана Ги. Прижимал бинт к его ране, чтобы остановить кровь. Он видел боль и ужас в глазах своего инспектора. Видел кровь на рубашке Бовуара. Видел свои руки в крови.
И он переживал все заново здесь, в мирной, тихой комнате. Ощущал теплую, липкую кровь на своих руках.
– Извините, шеф, связь оборвалась.
Гамаш несколько мгновений смотрел в стену. Связь оборвалась. Что это может означать?
Он старался не делать худших выводов, которые сводились к тому, что все ранены или убиты, а потому на связь выходить некому.
Нет, он заставил себя выкинуть это из головы. Держаться только фактов. Он знал, каким катастрофичным может быть разыгравшееся воображение, подстегиваемое страхом.
Гамаш отринул тревожные мысли. Время еще есть – пусть поступят последние новости. И потом, если уж что случилось, то случилось.
Все кончено, и он ничего не сможет изменить.
Он закрыл глаза, пытаясь не представлять Жана Ги. Не представлять того испуганного раненого у него на руках. Или того больного и истощенного, каким он был в последние недели и месяцы. И тем более того Жана Ги, что сидел в гостиной у Гамаша, пил пиво и смеялся.
Труднее всего было избавиться от этого образа.
Гамаш открыл глаза.
– Продолжай следить, пожалуйста, – сказал он. – Я буду в бистро или в книжном.
– Шеф? – неуверенно произнесла Лакост.
– Все будет в порядке, – сказал он спокойно, собранно.
– Oui. – Голос ее прозвучал не очень убежденно, но больше не дрожал.
«Все будет хорошо», – повторил Гамаш, решительно шагая по деревенскому лугу.
Но он сомневался, что так оно и будет.
Мирна Ландерс сидела на диване у себя на чердаке и смотрела телевизор.
На экране замерла улыбающаяся маленькая девочка, отец зашнуровывал ей коньки, а ее сестры, уже на коньках, ждали ее.
На голове у нее была шапочка с оленем.
Мирна не знала, смеяться ей или плакать.
Она улыбнулась.
– Вид у нее радостный, правда? – сказала Мирна.
Гамаш и Тереза Брюнель кивнули. Она тоже.
