– Ну что ж, тайна разгадана, – сказал Габри. – Я направляюсь в бистро. Вы идете, Мегре?
– После вас, мисс Марпл, – расшаркался Оливье.
Рут, проворчав что-то, встала. Она уставилась на пакет, потом на Гамаша. Он кивнул ей, а она – ему. Только после этого они с Розой ушли.
– Между вами двумя, кажется, появилась телепатическая связь, – сказала Клара, глядя на старую поэтессу, которая медленно шла по заснеженной тропинке с уткой в руках. – Не хотела бы я, чтобы она копалась в моей голове.
– Ее нет в моей голове, – заверил ее Гамаш. – Но я часто думаю о Рут. Вы знаете, что ее стихотворение «Увы» было написано после смерти Виржини Уэлле и посвящено ей?
– Нет, – ответила Мирна. Держа шапочку в руке, она смотрела на Рут, которая остановилась, чтобы дать хоккеистам указания или словесную трепку. – Ведь это благодаря ему Рут стала знаменитой?
Гамаш кивнул:
– Думаю, после этого она так и не пришла в себя.
– Из-за того, что стала знаменитой?
– Из-за того, что чувствовала себя виноватой, – объяснил Гамаш. – Из-за того, что она заработала на чьей-то беде.
– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?»
Мирна прошептала слова стихотворения, глядя на Розу и Рут, которые, опустив голову, шли сквозь снег к дому.
– У нас у всех есть свои альбатросы, – сказала она.
– Или утка, – заметила Клара и присела возле кресла подруги. – Ты как, ничего?
Мирна кивнула.
– Хочешь побыть одна?
– Всего несколько минут.
Клара поднялась, поцеловала Мирну в затылок и вышла.
Но Арман Гамаш остался. Он дождался, когда закроется дверь в бистро, потом сел на стул, освобожденный Рут, и взглянул на Мирну.
– Что-то не так? – спросил он.
Мирна надела шапочку. Вязаная вещица сидела на ее голове, как голубой пузырь. Мирна сняла шапочку и передала старшему инспектору. Гамаш внимательно разглядел ее и положил себе на колено.
– Ее связали не для вас, да?
– Да. И она не новая.
Гамаш заметил, что шерсть потертая, немного выцветшая. Увидел он и еще кое-что. Внутри шапочки была пришита маленькая метка. Гамаш надел очки и поднес шапочку к глазам, так что грубая шерсть чуть не коснулась его носа.
Надпись практически не читалась – маленькие буквы почти совсем затерлись.
Гамаш снял очки и протянул шапочку Мирне:
– Как вы думаете, что тут написано?
Она посмотрела, прищурилась и наконец сказала:
– «МА».
Старший инспектор кивнул, бессознательно вертя в руках очки.
– «МА», – повторил он и посмотрел в окно затуманенным взглядом – пытался увидеть то, чего там не было.
Идею, мысль. Цель.
Зачем кому-то понадобилось пришивать буквы МА к шапочке?
Он знал, что подобные же метки пришиты и к другим шапочкам, найденным в доме Констанс. На шапочке Констанс был изображен олень, а на метке стояли буквы МК. Мари-Констанс.
На шапочке Маргерит была метка «ММ» – Мари-Маргерит.
У Жозефин – «МЖ».
Гамаш посмотрел на шапочку в своей руке. МА.
– Может быть, это шапочка их матери, – предположила Мирна. – Наверное, так. Она связала по шапочке всем дочкам и одну для себя.
– Но шапочка слишком маленькая, – возразил старший инспектор.
– Люди в те времена были низкорослые, – сказала Мирна, и Гамаш кивнул.
Справедливое замечание. В особенности относительно женщин. Квебекцы и по сей день оставались миниатюрными. Гамаш снова посмотрел на шапочку. Могла ли она прийтись впору взрослой женщине?
Не исключено.
У Констанс были причины хранить ее как единственное напоминание о матери. Существовала всего одна фотография дома пятерняшек. Однако у них имелось нечто гораздо более ценное. Шапочки, связанные руками матери.
Каждой по шапочке и одна для себя.
А что она вшила внутрь? Не свои же инициалы. Нет, конечно. Когда родились девочки, она перестала быть Мари-Ариетт и стала мамой. Ма.
Может быть, они все-таки нашли ключ к Констанс. А может быть, даря шапочку Мирне, Констанс давала ей понять, что расстается с прошлым. С тем, что терзало ее душу.
Знали ли Констанс и ее сестры, что родители вовсе не продали их государству, что девочки фактически оказались экспроприированными?
Может быть, Констанс в конце концов поняла, что мать ее любила? Не этого ли альбатроса она всю жизнь носила на шее? Не какое-то ужасное зло, а ужас, пришедший с пониманием (слишком запоздалым), что никакого зла в ее отношении никто не совершил? Что ее любили?
«Но кто тебя обидел так, что ран не залечить?»
Может быть, ответ на загадку пятерняшек и Рут был прост.
Все, что с ними произошло, они сделали сами.
Рут – написав свое стихотворение и приняв на себя бремя вины в том, в чем не была виновата. А пятерняшки – поверив лжи и не признав родительской любви.
Старший инспектор снова посмотрел на шапочку, покрутил ее в руках, пригляделся к рисунку.
– Как шапочка может быть ключом к ее дому? – спросил он. – Изображение ангела вам о чем-нибудь говорит?
Мирна посмотрела в окно на деревенский луг, на игроков в хоккей и отрицательно покачала головой.
– Возможно, оно ничего и не значит, – сказал старший инспектор. – Почему олень, или сосны, или снежинки? Все это просто веселые символы зимы и Рождества, которые мадам Уэлле вывязала на шапочках своих дочерей.
Мирна кивнула. Она мяла в руках шапочку и смотрела на счастливых ребятишек на замерзшем пруду.
– Констанс говорила, что они с сестрами любили хоккей. Они составляли команду и играли против других детей в деревне. Хоккей был любимым видом спорта брата Андре.
– Я не знал, – удивился Гамаш.
– Я думаю, они все купились на веру в то, что брат Андре – их ангел-хранитель. Отсюда и шапочка, – сказала Мирна.
Гамаш кивнул. В архивных документах было много упоминаний о брате Андре. Обе стороны взывали к благодатной памяти, которую оставил по себе святой.
– Но зачем ей понадобилось дарить мне шапочку? – спросила Мирна. – Чтобы рассказать о брате Андре? Неужели шапочка и есть ключ к ее дому? Не понимаю.
– Может быть, она хотела от нее избавиться, – сказал Гамаш, вставая. – Может быть, это и есть цель – порвать с легендой.
Может быть, может быть, может быть. Нет, так следствие не ведут. И время истекало. Если преступление не будет раскрыто к тому времени, когда Брюнели, Николь и он сам вернутся в школу, то оно не будет раскрыто никогда.
