– Другие не рожают пятерняшек.
– Значит, им везет.
– Вы не любили девочек?
– Я их не знал. Когда они приезжали домой, там появлялись камеры, няньки, доктор ихний и еще куча всякого народа. Поначалу было забавно, но потом стало… – Он искал подходящее слово. – Merde. И все их жизни превратились в merde.
– А Мари-Ариетт и Исидор тоже так считали?
– Откуда мне знать? Я мальчишкой был. Но я знаю, что Исидор и Мари-Ариетт хорошие, порядочные люди. Пробивались как могли. Мари-Ариетт больше всего в жизни хотела стать матерью, а они ей не позволили. Они забрали у нее девочек. У Исидора. В книге Бернара сказано, что они продали детей правительству. Вранье. Однако люди верили. Вот что ее убило. Мою сестру. Она умерла от стыда.
– А Исидор?
– Он еще больше замкнулся. Улыбаться перестал. Все шептались у него за спиной. Показывали на него пальцем. После ее смерти он далеко от дома не уходил.
– Почему девочки не приезжали к нему, когда стали старше? – спросил Гамаш.
Он уже задавал этот вопрос и получил отпор, но стоило попытаться еще раз.
– Их там не ждали. Чего бы они стали приезжать?
– Но Исидор хотел, чтобы они приехали и ухаживали за ним, – возразил Гамаш.
Пино зашелся от смеха:
– Кто вам такое сказал?
– Священник. Отец Антуан.
– Да откуда ему знать? Исидор больше не хотел видеть девочек. После смерти Мари-Ариетт. Он винил их в том, что она умерла.
– А у вас никакой связи с племянницами не было?
– Я им написал о смерти отца. Они приехали на похороны. Пятнадцать лет назад. С тех пор я их не видел.
– Исидор оставил ферму вам. Не девочкам, – сказал Гамаш.
– Верно. Он не хотел больше иметь с ними ничего общего.
Гамаш вытащил из кармана шапочку и положил на стол. И впервые за все время их общения на лице Пино появилась искренняя улыбка.
– Вы ее узнаете.
Пино взял шапочку:
– Где вы ее нашли?
– Констанс подарила ее подруге на Рождество.
– Странный подарок. Чья-то чужая шапочка.
– Она сказала, что шапочка – ключ к ее дому. Что, по-вашему, она могла иметь в виду?
Пино рассмотрел шапочку, потом положил ее на стол.
– Моя сестра связала шапочки для всех девочек. Я не знаю, кому она принадлежит. Если ее подарила Констанс, наверно, ее и шапочка. Вы так не думаете?
– А почему она назвала шапочку ключом к ее дому?
– Câlice
[61], не знаю.
– Эта шапочка не принадлежала Констанс, – сказал Гамаш, постучав пальцем по шапочке.
– Тогда, наверно, кому-то еще из девочек.
– Вы никогда не видели ее на Исидоре?
– Вы, вероятно, ударились о лед сильнее, чем думаете, – ухмыльнулся Пино. – С тех пор уже шестьдесят лет прошло. Я не помню, что я сам носил, а уж что Исидор – и подавно. Запомнил только, что он и зимой и летом носил ковбойки и от них воняло по́том. Есть еще вопросы?
– Как девочки называли мать? – спросил Гамаш, вставая.
– Tabarnac, – выругался Пино. – У вас с головой все в порядке?
– А что?
– Вы начали задавать глупые вопросы. Как девочки называли свою мать?
– И?
– Откуда мне знать? Как все люди называют своих матерей?
Гамаш ждал ответа.
– Мама, конечно, – ответил Андре.
Они и двух шагов не прошли, как Пино остановился:
– Постойте. Вы сказали, что Констанс умерла, но к чему все эти вопросы? Почему вы мне их задаете?
Гамаш все время ждал, когда же Пино додумается до этого вопроса. Старику понадобилось немало времени; впрочем, его ведь отвлекали глупыми вопросами.
– Смерть Констанс не была естественной.
– А как она умерла? – остро взглянул Пино на Гамаша.
– Ее убили. Я работаю в отделе по расследованию убийств.
– Maudit tabarnac, – пробормотал старик.
– Вам не приходит в голову, кто бы мог ее убить? – спросил Гамаш.
Андре Пино задумался, потом покачал головой.
Перед тем как выйти из кухни, Гамаш обратил внимание на обед, ждущий Пино на кухонном столе.
Консервированные макароны в форме буковок алфавита и хот-доги.
Глава тридцать вторая
На мосту Шамплейна мигали огоньки снегоуборщиков.
В час пик машины ехали бампер к бамперу, и в зеркале заднего вида Гамаш видел громадный снегоуборочный плуг, тоже застрявший в пробке.
Оставалось только ползти вместе со всеми. Рана на лице у Гамаша пульсировала, но он старался не обращать на это внимания. Труднее было не вспоминать о том, как это случилось. Он заставил себя вернуться мыслями к разговору с Андре Пино, единственным живым человеком, знавшим пятерняшек и их родителей. Он создал в представлении Гамаша образ горечи, утраты и крайней нищеты.
Дом Уэлле должен был заполниться орущими детьми. Но вместо этого там остались только Мари-Ариетт и Исидор. И сам дом, где царили недомолвки и легенды. О чуде, дарованном, а потом проданном. О девочках, спасенных от жестокой нищеты и жадных родителей.
Был создан миф. Чтобы продавать билеты и фильмы и еду в столовой «Пятерняшки». Чтобы продавать книги и открытки. Продавать образ Квебека как просвещенной, прогрессивной, богобоязненной, богоугодной страны.
Страны, где Бог ходит среди людей, исполняя желания тех, кто ползет на окровавленных коленях.
Эта мысль всколыхнула что-то в голове у Гамаша, наблюдавшего за тем, как нетерпеливые водители пытаются переезжать из полосы в полосу, полагая, что смогут вырваться немного вперед в этом сплошном потоке. Словно чудо, припасенное для другой полосы, вдруг произойдет и все машины впереди исчезнут.
Гамаш смотрел на дорогу и думал о чудесах и мифах. И о том, как Мирна описывала ему тот момент, когда Констанс впервые призналась ей, что она вовсе не Пино, а одна из пятерняшек Уэлле.
Мирна сказала, что перед ней как будто материализовалась греческая богиня. Гера. А позднее Тереза Брюнель указала, что Гера не просто какая-то богиня, а главная. Могущественная и завистливая.
Мирна возразила, сказав, что назвала первое имя, пришедшее ей в голову. С тем же успехом она могла назвать Афину или Афродиту. Вот только она не сделала этого. Мирна назвала величественную и мстительную Геру.
Гамашу не давал покоя вопрос, хотела ли Констанс рассказать Мирне о том, что с ней сделали. Может быть, ее отец. Или о том, что сделала она или все они с кем-то другим.
