Дом, как и все другие на улице. Один среди равных.
Не этого ли так хотели знаменитые пятерняшки? Не известности, а общества? Быть нормальными? И если так, если он нашел давно потерянную пятерняшку, то она воплотила свою мечту в жизнь. Даже решилась на убийство ради мечты.
Гамаш позвонил, и дверь ему открыл человек лет восьмидесяти. Открыл без малейших колебаний, не думая, что человек по другую сторону может желать ему зла.
– Oui?
На месье Мишо были кардиган и серые фланелевые брюки. Выглядел он аккуратно и по-домашнему. Седые усы опрятно подстрижены, в глазах ни тени подозрения. Напротив, он смотрел на Гамаша так, словно ожидал от него лучшего, а никак не худшего.
– Месье Мишо?
– Oui?
– Я один из полицейских, расследующих то, что случилось в соседнем доме, – сказал Гамаш, показывая удостоверение. – Вы позволите мне войти?
– Да ведь вы ранены.
Этот голос прозвучал из-за спины месье Мишо. Старик отступил, и на передний план вышла его жена.
– Входите, – сказала Аннетт Мишо Гамашу.
Старший инспектор, забывший о своем лице и окровавленной рубашке, смутился. Двое пожилых людей сочувственно смотрели на него. Сочувственно по отношению к нему, а не к себе.
– Чем мы можем вам помочь? – спросил месье Мишо, пока его жена вела их по коридору в гостиную. Елка стояла украшенная, с включенной гирляндой. Под ней лежало несколько подарков в обертке, а на каминной полке висели два носка. – Может, вам нужен бинт?
– Нет-нет, со мной все в порядке, merci, – заверил его Гамаш.
Мадам Мишо предложила взять его куртку, и он снял ее и отдал хозяйке.
Мадам Мишо была невысокая и пухлая, в домашнем платье, теплых носках и тапочках.
В доме пахло обедом, и Гамаш подумал о засохшем сэндвиче с сыром в холодной машине.
Мишо сели бок о бок на диване и выжидательно уставились на старшего инспектора.
Трудно было представить людей, менее похожих на убийц. Но Гамаш за свою долгую карьеру арестовал множество убийц, казавшихся невинными овечками. И он знал, что сильное, ужасное чувство, приводящее к последнему удару, может жить в ком угодно. Даже в таких милых людях. Даже в этом милом доме с запахом жаркого.
– Вы давно здесь живете? – спросил он.
– О, уже пятьдесят лет, – ответил месье Мишо. – Мы купили этот дом, когда поженились в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
– В пятьдесят девятом, Альбер, – поправила его мадам.
Виржини Уэлле умерла 25 июля 1958 года. А Аннетт Мишо поселилась здесь в 1959 году.
– И детей у вас нет?
– Нет, – ответил месье.
Гамаш кивнул:
– А когда сюда приехали ваши соседки, сестры Пино?
– Тому уже двадцать три года, – сказал месье Мишо.
– Как точно, – с улыбкой заметил Гамаш.
– Мы, разумеется, думали о них, – сказала мадам. – Вспоминали.
– И что вы вспоминали?
– Они были идеальные соседи, – ответила она. – Тихие. Замкнутые. Как и мы.
«Как и мы», – подумал Гамаш, глядя на нее. Она и в самом деле подходила по возрасту и телосложению. Он не спрашивал, годится ли ее темперамент для убийства. Темперамент не имел значения. Большинство убийц сами удивлялись тому, что совершили. Неожиданной вспышке страсти, неожиданному удару. Неожиданному переходу от добра ко злу.
Планировала ли она убийство, или оно произошло неожиданно для нее и Констанс? Может быть, она пошла в соседний дом и там узнала, что Констанс намеревается вернуться в деревню и рассказать все Мирне. Не из вредности, не для того, чтобы напакостить сестре, а чтобы освободиться наконец.
Виржини освободилась с помощью преступления, Констанс собиралась освободиться с помощью правды.
– Вы дружили с ними? – спросил Гамаш.
– Скорее, были в дружеских отношениях, – ответила мадам Мишо.
– Но, насколько я понимаю, они приглашали вас выпить, посидеть.
– Один раз. На лимонад. Вряд ли этого достаточно для дружбы.
Ее глаза, по-прежнему теплые, были весьма зоркими. Как и ее мозг.
Гамаш наклонился вперед и полностью сосредоточился на мадам Мишо.
– Вы знали, что они пятерняшки Уэлле?
Оба Мишо вздрогнули. Брови месье Мишо в удивлении взлетели вверх. Но брови мадам Мишо опустились. Его выражение отражало эмоции, а ее – работу мысли.
– Пятерняшки Уэлле? – повторила она. – Пятерняшки Уэлле? – На сей раз акцент был сделан на слове «пятерняшки».
Гамаш кивнул.
– Но это невозможно, – сказал Альбер.
– Почему? – спросил Гамаш.
Мишо пробормотал что-то невнятное, его мысли опережали слова. Он повернулся к жене:
– Ты знала?
– Нет, конечно. Я бы тебе сказала.
Гамаш откинулся на спинку стула, глядя, как они переваривают информацию. Они казались искренне ошеломленными, вот только чем: новостью об Уэлле или той новостью, что Гамаш знает?
– И вы ничего такого не подозревали? – спросил он.
Они отрицательно покачали головой, все еще не в силах произнести хоть слово. Для их поколения такая новость была равносильна сообщению, что с ними соседствуют марсиане. Нечто знакомое и в то же время чуждое.
– Я видел их как-то раз, – сказал месье Мишо. – Мать возила нас в их дом. Они выходили в начале каждого часа и прохаживались вдоль ограды, махали людям. Удивительно. Покажи месье, что у тебя есть.
Мадам Мишо поднялась, и мужчины тоже встали. Минуту спустя она вернулась:
– Вот. Мои родители купили это в сувенирном магазине.
Она протянула Гамашу пресс-папье с фотографией, запечатлевшей хорошенький маленький коттедж и пять сестер перед ним.
– Мои родители тоже водили меня взглянуть на них. Сразу после войны. Я думаю, мой отец повидал столько ужасов, что ему хотелось увидеть что-то вселяющее надежду.
Рассмотрев фотографию, Гамаш вернул пресс-папье.
– Они и вправду жили в соседнем доме? – спросил месье Мишо, осознав наконец слова Гамаша. – И мы знали пятерняшек?
Он перевел взгляд на жену. Ее что-то беспокоило. В отличие от мужа она помнила цель визита Гамаша.
– Она ведь умерла не потому, что была пятерняшкой? – спросила она.
– Мы не знаем.
– Но это же было так давно, – сказала она, глядя ему в глаза.
– Что было давно? – спросил Гамаш, не отводя взгляда. – Они могли вырасти, могли изменить имена, но они все равно навсегда остались бы пятерняшками. Их судьбу ничто не могло изменить.
