Он уполз обратно в свой укромный уголок и стал ждать ночи: отыскать Заварзина в казарме среди спящих будет наверняка проще, чем ползать на брюхе по всему городку и заглядывать в каждый цех и ангар. А пока ждал, соображал, что же все-таки тут происходит?
Что производство — понятно. Что производство нефтепродуктов — тоже понятно. Ясно, что в качестве рабочей силы используются солдаты срочной службы с соответствующей квалификацией. Все это незаконно, но, в конце концов, в порядке вещей. Точнее — объяснимо. Армия вынуждена зарабатывать деньги, ибо государство не в силах достойно ее обеспечить…
Но с самого начала его здесь смущало что-то еще. И только теперь, лежа среди фанерных стен, Турецкий сообразил, что именно. Этот секретный объект в зоне боевых действий охраняли не от противника, не от боевиков. И боевики не проявляли к нему никакого интереса, у них теперь другой интерес — ноги бы унести… Сколько Турецкий ни разглядывал вчера в бинокль бетонный забор, но не увидел ни одной выбоины от пули или осколка, ни одной воронки от фугасов на подъездах к базе, никакого конвоя для грузовиков с глиной. Ладно, глину не жалко, но техника, водители… да просто положено конвойное сопровождение транспортным колоннам! Однако самое главное — непуганые часовые. Вместо того чтобы прятаться в бетонных дзотах, они разгуливают по периметру без оглядки на возможного вражеского снайпера. И где?! В Чечне! В предгорьях! Где даже деревья стреляют, не говоря уж о двуногих.
Такая вопиющая беспечность возможна, только если есть полная уверенность, что боевики не станут нападать. А не станут нападать они только на своих. Значит, что же получается? Этот объект российских вооруженных сил для боевиков свой?!
Это не укладывалось в рамки военной логики. Да и никакой другой. Но иного объяснения всему увиденному Турецкий не находил.
Зарусская
«А что я буду делать, если они пойдут следующий эпизод в интерьере снимать? — с тревогой думал Филипп Агеев. — Впрочем, тогда и хватит с меня, наверно. Да и не похоже — все крайне медленно делают». Было бы неплохо затесаться в гущу массовки, если бы фильм был не костюмированным, а так приходилось тусоваться между осветителями и гримерами, благо народа, одетого современно, все-таки хватало.
Тем временем в крупном плане объектива Любовь Зарусская, в парике, в гриме и в платье, прижимая к груди веер, с тревогой смотрела на кого-то, не попадавшего в кадр.
— Друг мой, не пугайте же меня! Признайтесь, что вы задумали?
— Стоп, снято! — раздался голос режиссера.
Люба принялась обмахиваться веером. Ей тут же поднесли стул. Режиссер подошел к жене.
— Люба! Не «задумали», а «замыслили»! Сколько можно повторять? Ну соберись уже!
— Вадюш, ну, не выговаривается… устала…
Агеев увидел, что к нему с недоуменным лицом спешит помощница режиссера. Влип, понял Филя. Время идти ва-банк.
В принципе и к этой задаче Филя подготовился — на всякий случай поискал в Интернете неформальную информацию об актрисе. И кое-что выловил. Самая занятная история была такая. По молодости, сыграв свои первые звездные роли, она устраивала такой номер. Пообедав в «Метрополе», выходила на улицу, и к ней с криком бросалась толпа мальчишек: «Смотрите, смотрите! Это же знаменитая артистка Любовь Зарусская, которая там-то и там-то играла!» Зарусская хмурила брови: «Чего расшумелись? Ну, играла. Только зачем кричать? Неудобно же». Те не умолкали, продолжая идти за ней по улице Горького. Народ оглядывался, смотрел с уважением, подбегал за автографами. Процессия доходила до Центрального телеграфа. Там Зарусская останавливалась и негромко говорила: «Так, ребята. Вот вам по рублю — пошли обратно…»
В общем, та еще штучка. Всегда была падкая на славу, такой и осталась.
Режиссер тем временем продолжал выговаривать своей звездной супруге:
— Такое простое слово. Я для чего на сценарий три месяца угрохал? Чтобы ты прямо на площадке его переписывала?
Люба посмотрела на мужа укоризненно: не при всех.
Режиссер вздохнул и объявил громко:
— Перерыв — пятнадцать минут! — И добавил уже без мегафона, жене: — Невнимательна ты, мать, невнимательна, все витаешь где-то, а? А сама говорила, что в восторге от роли. Что же ты так меня подводишь? — Тут он заметил Агеева, который подошел и остановился рядом с вежливо-требовательным видом. — Молодой человек, я занят! Вы ко мне? Вы кто вообще? Как сюда попали? — Взглядом он поискал помрежа, но Агеев уже затараторил:
— Добрый день! Алекс Островски, еженедельник «Глория синема вью», Лос-Анджелес. — И продемонстрировал ламинированное удостоверение с английским текстом и своей фотографией. Оно на всякий случай было изготовлено в детективном агентстве, правда, Голованов очень просил постараться воздержаться от его демонстрации.
Режиссер приосанился и сказал гораздо любезнее:
— Чем могу быть полезен столь уважаемому изданию? Часто вас читаю.
Филя едва не захохотал. Название уважаемого издания он придумал сам. Голованов настаивал на «Синема вью», но такое вроде бы есть, вот Филя и воткнул «Глорию».
— Я хотел договориться о встрече заранее, но… я хочу сделать с вами интервью… Что думает великий русский режиссер о грядущем распределении «оскаров»…
Великий русский режиссер неловко засмеялся:
— Вообще-то о них не думаю!
«Корреспондент» кивнул понимающе: все эти награды — просто тлен и суета сует.
— …А кроме того, поговорить о вас с Любовью Викторовной. Как с женой. Как с великой актрисой. Вы позволите?
— Конечно. Только вы ее саму расспросите, а про меня — так, сбоку…
Выдающаяся актриса, успевшая поправить прическу и макияж, тут же встряла:
— Вадя, не скромничай!!! Алекс, я с радостью дам интервью, но у меня всего десять минут. Если хотите, можем поговорить в моей гримерке.
«Американский журналист» вынул из сумки цифровой диктофон и пошел вместе с актрисой по дорожке парка.
Зарусской был выделен персональный фургон, в котором, по-видимому, особой необходимости не было, но такова была прихоть кинозвезды, которую ее режиссер и муж по совместительству решил удовлетворить.
— Вы знаете, — говорила актриса, — я с большим удовольствием переживаю вторую молодость, наступающую, когда жизнь чувств и личных отношений уже не так актуальна и ты вдруг обнаруживаешь, скажем, лет в пятьдесят, что перед тобой открыта полноценная новая жизнь, наполненная размышлениями, открытиями, чтением! Какое-то время назад все силы уходили наличную жизнь, теперь ты снова свободна и с удовольствием оглядываешься вокруг. Можно наслаждаться отдыхом, можно наслаждаться вещами, а еще лучше работой, настоящим творчеством! Ты еще достаточно молода, чтобы получать удовольствие от путешествий по новым местам, хотя уже и не так непритязательна в отношении бытовых условий, как прежде. В тебе словно происходит прилив жизненной энергии и новых идей. Но следом идет расплата надвигающейся старостью: у тебя почти постоянно где-нибудь что-нибудь болит — то прострел в пояснице, то всю зиму мучает ревматизм шейных позвонков так, что повернуть голову — сущая мука… нет-нет, об этом писать не надо… Зато именно в эти годы острее, чем когда бы то ни было в молодости, испытываешь признательность за дар жизни. Это сродни реальности и насыщенности мечты, — а я все еще безумно люблю мечтать!
