— А что потом?
— Ничего, стоял на этой узкой площадке на крыше и подыхал от ужаса, пока меня не сняли.
— А где Виталик?
— Виталику повезло. Из-за камеры он не смог забраться. Но тоже пытался. Там такой мат стоял, ты бы слышала! У него никак не получалось. Хорошо, что он не догадался камеру бросить, а то тоже бы, как я, на этой верхотуре куковал.
— А пожарники и представители нашей доблестной, они как там оказались? Спасать вас залезли на крышу? — спросила я невинным тоном. Тут я, конечно, лукавила. Мне ли было не знать, как и почему оказались службы на крыше вместе с рядовыми гражданами и представителями СМИ! Видела, видела я уже однажды подобный психоз. Когда яростная толпа рвется вперед, сметая все на своем пути, когда представители власти, вместо того чтобы толпу успокоить, заражаются всеобщим безумием, когда в лицах людей не остается ничего человеческого.
Вадик прикурил новую сигарету от старой и на несколько секунд прикрыл глаза. Черты лица его застыли. Кажется, он опять стал погружаться в пережитый кошмар.
— Вадюш! — Я легонько потрясла его за плечо. — Ты как?
— Нормально. — Вадик открыл глаза и встряхнулся всем телом, как мокрая собака. Сделал несколько судорожных затяжек, щелчком отбросил сигарету и криво усмехнулся. — Пожарники и эти, будь они неладны, хреновы представители никого спасать и не подумали. Сами, как… — Тут Вадик загнул такое, что даже я, слышавшая всякое, смутилась. — Короче, перли вперед, расталкивая всех. Особенно пожарники преуспели. Подготовленные сволочи! — Вадик сплюнул. — Скалолазы! Они, наверное, нормативы сдают, чтобы по отвесным стенам ползать. А один мент мне чуть руку не сломал, когда я за раму уцепился. Спасатели хреновы! Никого они и не думали спасать.
— Понятно. — Я с сочувствием посмотрела на Вадика. — Зато у вас эксклюзив! — преувеличенно весело сказала я, чтобы его утешить. — Вы ведь с Виталиком первыми на месте оказались, успели кое-что снять. В отличие от остальной братии.
— Эксклюзив?! — непонятно с чего взвился Майер. — Да пошел он, этот эксклюзив, знаешь куда?
— Знаю, знаю, — поспешила я согласиться, опасаясь, что он опять загнет нечто совершенно неприличное. — И все же репортаж нужно как-то закончить. Я вот тоже думаю…
— Не будет никакого репортажа!
— То есть как это не будет?
— А вот так! Не будет и все!
— Но ведь это такой материал!
— Да хрен с ним, с этим материалом! — с неожиданной яростью закричал Вадик. — Сейчас найду Виталика, дернем отсюда, завалимся в какой-нибудь кабак и напьемся до собачьих чертей.
Вадик снова закурил, уж не знаю какую по счету сигарету, руки у него тряслись. Вдруг он замер, к чему-то прислушиваясь, лицо его исказилось от злости.
— А этот, как играл, так и играет, — с непонятной ненавистью в голосе проговорил он.
Я тоже прислушалась. Сквозь невообразимый шум спасателей и спасаемых различила звуки гитары.
— Что это?
— Да урод один! Я его с крыши все время видел. Тут народ с ума сходил, лбы себе расшибал, конечности терял, а этот сидел себе и на гитарке наигрывал. Вон, смотри, там, на фонтане!
Я посмотрела в сторону, куда показывал Вадик, — на краю фонтана действительно сидел гитарист. Лица его отсюда мне было не видно, но что-то во всем его облике было необъяснимо тревожное.
— Совсем шизанутым стал, — сердито проговорил Вадик.
— Стал? А ты что, его знаешь? — Прищурившись, я изо всех сил старалась рассмотреть лицо гитариста, но он был слишком далеко, и солнце мешало, слепило глаза.
— Знаю, представь себе! Вернее, раньше знал, когда они только начинали. Мой брат с ними тусовался, ну и меня иногда брал, мне тогда было лет тринадцать. Так вот, этот шизик — основатель группы «Последний этаж» Аркаша Шайтан, кликуха у него была такая.
— Почему?
— Просто то, что он писал, на трезвую голову не поймешь. И по мозгам бьет. Сначала их это прикалывало, а потом они его из группы турнули. Он стал просто невменяемым. Мог запросто посреди концерта развернуться и уйти, а мог и вообще не явиться. Ну а теперь совсем съехал. Кажется, бомжует где-то. А при всем при том главный хит группы «Алмазный слон» — это его песня. И музыка, и слова. Но об этом почти никто не знает.
Какое-то необъяснимое чувство, которое возникло у меня, как только Вадик начал рассказывать о гитаристе, разрослось и стало почти непереносимым. Смесь тревоги, радости, щекотного ужаса, как когда взлетаешь на качелях на невозможную высоту, и эйфорического счастья. Мне стало дурно, и трудно дышать, и жутко билось сердце.
— Что с тобой, Анька? — встревоженно спросил Вадик.
— Все нормально, — еле-еле смогла выговорить я, поднялась со скамейки и пошла к музыканту.
Музыку заглушали крики людей, она доносилась волнами, как при порывах ветра, и у меня создалось ощущение, что все это уже было когда-то. Я шла по горной тропинке, спускалась к озеру. Я шла по парковой дорожке, приближаясь к фонтану. Шум толпы, порывы ветра ужасно мешали понять, какая звучит песня. Я пыталась соединить в единое целое эту расчлененную мелодию, но мне это никак не удавалось. Но вот наконец дошла, музыка зазвучала в полную силу, у нее появились слова… Лицо музыканта, родное, любимое, самое прекрасное на свете лицо повернулось ко мне. Не прерывая песни, он посмотрел на меня — так, словно видел впервые, равнодушным взглядом постороннего, страшным взглядом неразделенной любви. Ну да, он ведь еще ничего не знает. Нужно поскорее ему все рассказать. Но с чего начать? С первой случайной встречи, когда нам было по десять лет? Или с тех необыкновенных свиданий на горном озере в восхитительно осенние, дождливые дни?
— Анька, я нашел Виталика. Давай с нами! — раздался чей-то чуждо веселый голос у меня за спиной — я чуть не соскользнула в воду, чуть опять не выскочила из своего счастья. Тряхнув головой, как рассерженная лошадь, я отогнала этот докучливый голос. Он не стал настаивать, сказав еще что-то, такое же бессмысленно веселое, удалился.
Бей в барабан мой шаман,
Светел удар — ярок твой мир…
Пел мой любимый, равнодушно глядя на меня. Я никогда не слышала этой песни, я знала ее до последнего слова.
— Аркадий! — осторожно, пробуя на вкус его имя, позвала я. Он пел и смотрел, все так же не узнавая. — Озеро, горы, — предприняла я новую попытку, но никакой реакции не последовало. Песня закончилась, он начал другую, меня переполняли любовь и отчаянье. Что будет, когда в его репертуаре иссякнут все песни? Что будет, если он меня так и не узнает? Испугавшись, что он встанет и уйдет, я стала рассказывать ему всю нашу историю. Он пел и играл, не знаю, услышал ли он хоть слово. Но вдруг, оборвав песню на недопетом куплете, он отложил гитару, схватил мою руку и поцеловал.
