– Подожди, салага! – И внушительно подмигнул полному розовощекому продавцу с бабьим лицом.
– Это Вася, – зашептал он мне жарко на ухо. – Запоминай. Если покачает головой, значит, дело швах, ничего интересного не «закопал».
Вася тем временем почти незаметно кивнул.
– Что значит, не закопал? – Мы с Толиком выдвинулись вперед, тот, не глядя, срывал с вешалок какие-то вещи.
– Закопать, чувачок, значит, приберечь что-нибудь стоящее специально для тебя.
– Друг твой? – Я еще раз посмотрел на Васю, который, казалось, совсем о нас забыл, что-то объясняя нервной женщине в узкой красной юбке.
Толик проследил за направлением моего взгляда:
– На баб потом будешь глазеть. А Васька мне не друг, вот еще, я ему каждый месяц парносы ношу.
– А? – я уставился на него совсем уж неприлично.
– Денюжки, кровные, трудовые, так понятнее? – зашипел на меня Толик, толкнув в освободившуюся примерочную. – Жди!
Я сел на табуретку, рассеянно посмотрел на кучу набранной Толиком, похоже, женской одежды. В соседней кабинке девушка быстро избавилась от ботиков, оставшись в чулках «нейлонках». Я замер – видна была только ступня – высокий подъем и тонкая щиколотка. Капроновые чулки, это знал даже я, были большой редкостью – и моя мать, и Пирогова пользовались хлопчатобумажными изделиями. А Лали Звиадовна однажды при мне попросила у Зины Аршининой пару светлых волос из ее гривы – заштопать дырочку. Ее собственные иссиня-черные для этой цели явно не годились. Услышав их обмен репликами на кухне, я тогда еще посмеялся про себя: вот же женская солидарность в действии, какие все-таки глупости! Но теперь мне было не до смеха – впору сглатывать слюну, глядя на ножку в соседней кабинке, вроде обнаженную, а все-таки не совсем.
– Простите, задержался с вашим размером, – услышал я высокий мужской голос. – Много народу, сами понимаете.
– Конечно, – это уже Толик, вальяжно. – Давайте наш размер.
Дверь в кабинку приоткрылась: Толикова рука появилась и снова исчезла, а у меня оказались те самые синие штаны, которые я видел на американских парнях на фестивале. Я не без труда их натянул.
– Малы, – сказал я Толе. – Брать не будем.
Мы шли по Невскому, и не было ни одного человека, который не проводил бы меня взглядом – кто завистливым, кто презрительным.
– Ты совсем дурак, чувачок, или прикидываешься? – шипел мне в ухо Толя. – Это же джинса, чувачок! Такие сейчас только моряки дальнего плавания и сынки дипломатов носят! Деним, мейд ин Америка!
– Они мне малы, – повторял я.
Толя только закрывал глаза, будто видеть меня было выше его сил:
– Через два дня, если захочешь, перепродашь мне. Деньги отдам.
* * *
Но продавать я их передумал, потому что на кухне в коммуналке пересекся с Зиной Аршининой – следуя примеру Лали Звиадовны, теперь все женщины нашей квартиры стали ходить в праздничного вида халатах: кто в бархатных, а Зина вот – в шелковом, типа кимоно. Очевидно, муж привез. В таком виде – хоть на бал. Однако сейчас Зина помешивает суп, и половник замирает у Зины в руках, стоит ей меня увидеть.
– Лешик! – говорит она, а надо заметить, до этого Зина меня не слишком замечала. – Откуда?!
Я молчу.
– Неужели фирма? – Наманикюренные пальчики пролезают сзади между рубахой и брюками, там, где к ним пристрочена кожаная заплатка. И я с отвращением чувствую, как краснею: вот же дурак! – Лейблы вроде свои.
Она приседает на корточки прямо передо мной. Я пытаюсь улыбнуться, но не могу, кровь горячими толчками все приливает к лицу, залив сполохами шею.
– Молния… – с уважением протягивает она и встает. – Молодец! Растешь!
– Леш, а Леш, – за всеми эмоциями я даже не слышу, как влетел на кухню Колька.
– Что тебе? – я наконец способен дышать. Зина возвращается, качнув обтянутыми шелком бедрами, к своей кастрюле. Колька, сам красный и тяжело дышащий, к счастью, не замечает моего смущения.
– Ты почему не в школе?! – строго спрашиваю я и, не удержавшись, снова искоса бросаю взгляд на полные руки с ямочками.
– Она… Там! – почему-то шепчет брат, показывая на коридор, и тянет меня за руку к нашей комнате.
– Кто – там?
– Та женщина! Я ее видел, целое утро специально сторожил на чердаке. Ленка говорит, может, это привидение, но я…
– Колька, что за глупости! – я начинаю злиться – не на Кольку, на самом-то деле, на себя! Надо раз и навсегда избавиться от этой слабости, в конце концов, мне уже почти семнадцать! Толик говорил, что в их компании есть «такие кадры, закачаешься! Чувихи – просто класс!» Подмигивал, намекая, что хотя «лучшие уже разобраны, и есть те, которые крутят динамо, но когда повезет…» Тут он облизывался, я морщился, и до конкретных сейшенов дело не доходило. Ну, лиха беда начало, – усмехаюсь я, глядя на свою обновку совсем другими глазами. Если все девушки на Толиковых сейшенах будут проводить такой же волнующий досмотр моих штанов, как Зина…
– Чужая совсем женщина! – возвращает меня в темноту коммунального коридора Колька. – Потом надевает материно пальто и уходит!
– Ладно, – я делаю шаг к нашей комнате. – Стой здесь и не высовывайся. Я разберусь.
И толкаю дверь. За столом, перед зеркалом, сидит женщина и вставляет шпильки в валик на затылке. По этому затылку я ее и узнаю, потому что лицо, отражающееся в зеркале трельяжа, густо напудренное, с черными глазами и ярким ртом, кажется мне в первые секунды совсем незнакомым. Незнакомым кажется и платье, и туфли на каблуках, и – может ли это быть? – капроновые чулки, что видны между юбкой и туфлями.
– Что ты тут делаешь, ты же должен быть в школе? – говорит женщина.
– Мама? – только и могу произнести я.
Маша
Маша в растерянности топталась в прихожей маленькой квартирки – однокомнатной хрущевки в Купчино, где последние сорок лет жил Алексей Иванович Лоскудов. Тут было чисто и, судя по тому, что Маша видела сквозь приоткрытую дверь, так же по-спартански аскетично, как на даче: тахта, тумбочка, на тумбочке – сильная лампа архитектора и стопка книг, все для вечернего чтения.
– Сегодня день рождения мамы… – сказал Лоскудов, открыв ей дверь. – Такое впечатление, что прошлое лезет из всех щелей, вот и ваше – наше – дачное происшествие из той же серии. Давайте вашу куртку, положу ее на батарею, а вас напою чаем. – Он склонил лысую голову набок: – Вы же пьете чай? Есть и кофе. Только растворимый.
– Чай, – благодарно выдохнула Маша, вынимая ноги из насквозь промокших сапог. На улице вновь шел дождь – не снег.
– Вы уверены, что это не совпадение? – Лоскудов повесил ключ на уготовленное ему место в шкафчике на стене в прихожей.
«Аккуратист, старый холостяк», – подумала Маша. А вслух сказала:
