И продолжала читать… Убийцы, воры, спекулянты, мародеры. Вся нечисть, поднявшаяся в затемненном – будто просто бесконечных зимних ночей недостаточно – городе. Окруженном черной ратью. Умирающем от голода.
«Мастера одной из типографий, Богданов, Калугин, Черепанов и Семенов, пользуясь отсутствием надлежащего контроля над уничтожением лишних и бракованных экземпляров, похитили 400 комплектов продовольственных карточек…»
«Кассир-инкассатор счетной конторы номер 9, Василеостровского района, Евтеев, организовал преступную группировку из семи человек и похитил только за четыре месяца 1944 года 264 комплекта продовольственных карточек, включая в списки умерших и эвакуированных граждан».
«Управхоз домохозяйства Петроградского района присвоил…»
«Группа мошенников отдела торговли Выборгского райпищеторга пустила в оборот…»
Маша перестала записывать, лишь пробегала глазами бесконечную сводку осажденного города. Все преступления были связаны с Его Величеством Голодом. Но это было не то, что она искала. Близко, но не оно.
Как вдруг: «Помощник Первого секретаря горкома А. Кузнецова, Н. Дмитриев несут личную ответственность перед Смольным за создание специальных отрядов, борющихся с каннибализмом…» Маша замерла, вспомнив. Подвал дома на канале Грибоедова. Подвал, где нашли в 1959-м труп ребенка. Как кричала и рвалась туда Ксения Лазаревна, – рассказывала Маше Тамара Бенидзе. А потом выяснилось, что это мальчишеский скелет. Мальчик, а не девочка. Девочка. Пропавшая внучка.
Андрей
– Но вы же взрослый человек и сами понимаете… – вздохнул сидящий напротив плечистый мужчина. Бековский Павел Николаевич. Про таких говорят – «хорошо сохранился». И правда хорошо – военная выправка, прямой взгляд голубых глаз, гладкая кожа, а седые виски его только красили. Почему-то Андрей чувствовал себя неуютно в присутствии этого, как тот представился, «военного историка». Но ради Маши он готов был привести в движение любые свои связи и даже – вытерпеть общение с неприятными типом. Маша вышла на след.
– Точнее, пустоту, – поправилась она вчера по телефону. – Такую, знаешь, знакомую, гулкую. И на хорошую тему.
Андрей вздохнул:
– Какую на этот раз?
– Каннибализм, – негромко произнесла Маша в трубку, а он подавился чаем. Откашлявшись (Маша терпеливо пережидала), вытер рукой рот.
– Что? – он все еще надеялся, что ему послышалось. Но нет. Не послышалось. Документы по этой теме засекречены – открыта только часть архива. Та, что с военных дней отсутствует в свободном доступе, перевезена в Москву и хранится в Центральном архиве ФСБ на Лубянке.
Вот почему сейчас Андрей сидел напротив ухоженного мужчины средних лет, спокойно объясняющего ему, что в свете общей «героизации» Великой Отечественной правда никому не нужна. Да и вообще – когда она была нужна, эта правда? И знаете почему?
– Потому что правдивая история – это дань уважения своим гражданам? – сощурился Андрей.
– Кхм, примерно так, – кивнул Бековский. – Итак, про правду. Блокадники ее знали, конечно. Но говорить и вспоминать о пережитом опыте, который в свете послевоенных лет казался фантасмагорическим кошмаром, не хотели. А их дети, а теперь уже и внуки, правнуки живут по советским пропагандистским картинкам.
Они помолчали – два умных человека, понимающих «что к чему».
– Но ведь, если на чистоту, для НИХ не людоедство было самым страшным, – не уточняя, кто такие «ОНИ», пояснил Павел Николаевич.
– Что же может быть страшнее? – искренне удивился Андрей.
Бековский хмыкнул.
– Страшна была та ненависть, на которую были способны обессилевшие люди. Это называлось «отрицательными настроениями». Граждане за время советской власти привыкли к своему полному слиянию с государством, к его отеческой заботе. Отучились от какой-либо экономической самостоятельности. А уж тем более в условиях блокады! И вот, эти люди вдруг почувствовали себя сиротами, потому что поняли, что государству на них глубоко наплевать. Оно использовало оголодавших людей, пока те еще были способны работать, бодрило очередной дозой бравурной пропаганды, бросало ничтожный паек. А потом спокойно наблюдало, как маленький человек умирает от голода.
– Что ж, маленького человека можно понять, – усмехнулся Андрей, чувствуя себя все более неуютно. – Из партийного начальства, насколько я знаю, никто не умирал.
– Не умирал, – мягко согласился с ним Бековский. – Но могли. И не от голода, а от голодных бунтов. Их и боялись, перлюстрируя почту. С этой же целью и вылавливали в самые лютые, блокадные дни по доносам стукачей честных людей, смевших вести недозволенные речи, и отвозили умирать в Кресты.
– А людоеды?
– А что – людоеды? – пожал плечами Павел Николаевич. – Каннибализм – это нормальная практика в массовый голод. Вспомните Голодомор на Украине в 30-е, голодающих Поволжья в 20-х, Великий китайский голод во времена Мао Цзедуна, а Северная Корея, уже в 90-е? Думаете, там обошлось без людоедов?! Бог мой, да об этом и в летописях древнерусских писали, и в Европе случалось сплошь и рядом, когда осаждали тот или иной город. А крестоносцы?
– Давайте все же ближе к теме, – попросил его Андрей.
– Пожалуйста. Блокадный Ленинград – один из редких примеров массового голода, где каннибализм не получил широкого распространения. А этого можно было ожидать, исходя из количества заключенных в кольцо жителей и из протяженности блокады – почти 900 дней. Да, были люди – чаще всего просто сошедшие с ума неграмотные женщины, жившие на окраинах, рядом с кладбищами. Мечущиеся в поисках протеиновой пищи для своих детей. Вы поймите, ведь трупы лежали повсюду: обернутые в простыни, оставленные на лестницах, на улицах. Они постоянно попадались на глаза, были в «зоне доступа», и это провоцировало психически слабых людей на…
– То есть речь не шла об убийствах с целью каннибализма? – перебил его Андрей.
Собеседник его помолчал. Постучал кончиками пальцев по полированной столешнице. Поднял глаза на Андрея:
– Конечно, были и такие. Существовали банды, чаще всего их расстреливали на месте, без суда и следствия, с полной конфискацией имущества. Члены банд завлекали ослабевших граждан под предлогом обмена на продукты в свои квартиры, воровали детей.
– Вот, – кивнул Андрей, – с этого момента поподробнее, пожалуйста.
– Поподробнее я не хотел бы, – Бековский пододвинул к Андрею тоненькую бумажную папку. – Вот тут собраны интересующие вас докладные, справки, фотографии тех, на кого все-таки завели дела. А я, пожалуй, оставлю вас на полчаса, кхм, для вашего же удобства.
Андрей вздохнул с облегчением, едва за Бековским закрылась дверь, развязал завязки на анонимной папке. На секунду замер, прежде чем ее открыть: ужасно захотелось покурить. Но курить здесь было нельзя.
Сделать это получилось, только выйдя на улицу. Там же удалось и продышаться: загазованный воздух столицы показался ему наполненным океанской свежестью. Ту пару часов, что Андрей провел над старыми документами, он старался не дышать.
