– Привет, – он приставил ствол к коротко стриженному затылку. Парень замер. Интересно, кто он, этот рыцарь на белом коне? Впрочем, какая, к черту, разница! – Где барышни? – вдавил он пистолет чуть дальше в затылок.
– Здравствуйте, Николай Анатольевич, – спокойно сказал тот. – А их здесь нет.
– Есть, дружок. И не очень далеко. Иначе бы их заметили на выходе. – Он вздохнул. Очередной туповатый упрямец. Попробуем с другой стороны: – Давай-ка посчитаем до трех, да? Раз… – Он подождал чуть-чуть, но неизвестный товарищ, положивший только что двух из его людей, если и сдастся, то только на счете «три». Так что продолжим, не делая больших пауз: – Два…
Он уловил за спиной легкое движение, повернул голову и услышал шорох, будто чей-то шепот: пшт, пшт, пшт, пшт. Секунду, еще ничего не понимая, он смотрел на пронзенные гвоздями кисти своих рук. Выпал и с сухим скучным звуком упал на покрытый пленкой пол пистолет. И сейчас же, ориентируясь на этот звук, выстрелил уставший ждать под дверью, третий из подосланных им убийц. Он ведь сам, давая им задание, уточнил – из тех, кто в квартире, в живых никого не оставлять. И, успев усмехнуться иронии судьбы, упал, вслед за своим оружием, на пол. И уже не видел, как, прикрываясь его телом, целится в темноту коридора неизвестный парень в джинсах.
Ксения
Господи, как же ей было страшно! Выстрелы глухо звучали за стеной, на черной лестнице было темно, холодно и сыро. Пахло крысами. Сплошная достоевщина. Но страшней всего то, что Иван бросил их тут и отправился, безоружный, обратно в квартиру. И лицо у него в тот момент было безмятежно-спокойное. Пугающе отрешенное. Будто всю жизнь не хирургом работал в районной больнице, а каким-нибудь коммандос в горячих точках. Ксюша еще что-то причитала, пыталась схватить его за руку, повторяя, что он не может, не имеет права вот так оставлять их тут, одних. Но Маша выдохнула и кивнула: иди. И держала Ксюшу, пока не захлопнулась дверь и она не услышала звук передвигаемой тяжелой мебели.
– Это оттого, – Ксюша, оставшись в темноте, нащупала Машину руку, – что я отказалась замуж за него выходить. Он доказать мне решил…
Машина узкая ладонь дрогнула в ее руке. Ксюша всхлипнула, по-детски шмыгнула носом.
– Его убьют, а я буду виновата! Что я за идиотка такая?! Зачем себя накрутила? Какая, к черту, разница, кто там был его дедом! Он-то ведь совсем не такой, да?
Маша молчала. Ксюша прислушалась: из квартиры не доносилось ни единого звука. «Это хорошо? – хотела она спросить у Маши. – Или наоборот?» А Маша вдруг сказала, но что-то совсем непонятное:
– Что это у твоего Ивана с руками?
– Что ты имеешь в виду?
– Розовые пятна. Лишай? Экзема?
– Я… – впервые задумалась на эту тему Ксюша. – Я не знаю. Вряд ли что-нибудь заразное, нет? Иначе кто б ему дал оперировать?
– Да, – Машин голос звучал тихо. – Это может быть и витилиго. А если это витилиго, то все вообще лишено смысла…
Ксюша уже открыла было рот, чтобы потребовать объяснений – не время и не место говорить загадками, – как раздались выстрелы. Один, второй… Ксюша зажмурилась и чуть не заскулила: Иван, Иван, Иван. А в квартире снова все стихло.
– Я могла сделать его счастливым, – прошептала она, стараясь не разрыдаться. Думала, сказала про себя, а получилось – вслух. – Как я прощу себя, если уже слишком поздно?
– Пойдем! – резко потянула ее за руку Маша. Нащупывая ступеньки, они стали спускаться вниз. Где-то на улице истошно завыла полицейская сирена. Это жители дома наконец услышали выстрелы. – Скорей! Мы должны его застать!
Маша уже бежала вниз, а Ксюша ужасно боялась навернуться и упасть. Вспотевшая от страха ладонь отказывалась скользить по старому дереву перил.
– Маша, подожди меня! – крикнула она.
* * *
Его вносили на носилках в машину «Скорой помощи». Ксюша даже не сразу поняла – кто этот полуседой хорошо одетый мужчина с залитыми кровью грудью и руками. Главное, не Иван. И не Андрей.
– Он умирает, – сказала Маша. – Он умирает и даже не понимает, насколько все было бессмысленно.
Но Ксюша ее не слышала. На нее обморочной волной накатило облегчение: Ваня жив. И Машин Андрей жив. Она села на поребрик, обхватила острые колени руками и стала ждать. Кто-то накинул ей на плечи теплую куртку. Но она даже не повернула головы, чтобы поблагодарить, а продолжала гипнотизировать дверь парадной. Вот сейчас он выйдет, думала Ксюша. А она скажет: прости меня. Мне на все наплевать стало в этом мире, даже на музыку, когда я поняла, что ты можешь умереть. Потому что ты и есть – моя музыка. Просто спускайся уже скорей из этой чертовой квартиры!
Маша
Алексей Иванович, казалось, был рад ее видеть. Достал из чуть покосившегося древнего буфета все те же чашки с крупным рисунком, что и во время их первой встречи на этой хрущевской кухоньке. Выложил на тарелку пряники, которые Маша с детства на дух не переносила. Чай пить тоже не хотелось, но Маша понимала, что их беседе потребна та обстоятельность, которая дается соблюдением всех ритуалов. А чаепитие, как альтернатива водкопитию, одно из необходимых условий для признаний. Так что она кивнула на предложение положить себе пару ломтиков лимона, привычно отказалась от сахара и схватилась, как за спасательный круг, за ненавистный пряник. Как начать? Ведь он, очевидно, ничего не знает…
– Есть какие-нибудь новости? – спросил хозяин дома, помешивая сахар в крепком, цвета верескового меда чае. И Маша, не отдавая себе в том отчета, загляделась на его руки – старчески-костлявые, туго обтянутые сухой кожей в розовых пятнах.
– Алексей Иванович, – подняла она на него глаза. – Помните, вы одолжили мне пластинки, из тех, рентгеновских снимков на костях?
Лоскудов кивнул.
– Чего вы, наверное, не помните, что одну из пластинок вы использовали в качестве аудиодневника. В том самом, 59-м.
Старик замер. Аккуратно положил ложечку на блюдце. Маша неловко улыбнулась, посмотрела на ненужный липкий пряник у себя в руке и стала говорить, все быстрее и быстрее.
– Там вы признаетесь, что испытываете чувство к какой-то женщине в квартире. Логично было бы предположить, что это Тамара, но я видела, как вы на нее смотрели. Вы… Вы никогда не любили ее, Алексей Иванович. Только она – вас. – Маша бросила быстрый взгляд на Лоскудова: он сидел, уставившись на сцепленные замком пятнистые руки, и Маша снова опустила глаза на пряник. – Но в квартире в то время проживали еще две молодые женщины – Ирина Аверинцева, бабушка Ксении. И Зина Аршинина. Ирина в тот момент была невестой и, по воспоминаниям Ксюши, очень любила будущего деда. И я почему-то подумала, что именно Зина являлась предметом, ваших, э… чувств, – Маша перевела дух.
– Вы все правильно подумали, – Лоскудов грустно усмехнулся. – Но, как вы знаете, Зина была крепко замужем.
– Да. Знаю. – Она не выдержала и снова взглянула на его руки: – Это же витилиго, Алексей Иванович?
