Луна взошла над обступающим озеро лесом – огромная, темно-золотая. Побежала по воде сверкающая рябь. Все это выглядело так трепетно и нервно, так мало соотносился этот трогательный вид с Тамариными мыслями!
Но и луна, и озеро, и переливающиеся на воде золотые лунные блики были частью ее мыслей, и частью ее самой, и частью какого-то огромного целого, в которое умещались ее мысли и она сама, и в котором все это, очень маленькое, не теряло своего значения, как почему-то принято полагать, если речь заходит о Вселенной, о Боге или о мироздании.
Она думала о том, как выходила замуж, и огромная луна, сияя перед нею, помогала ее воспоминаниям.
Глава 14
Тамара считала пошлостью утверждение, что брак по расчету оказывается счастливым, если расчет был верным. Но следовало признать: у нее как раз тот случай, когда пошлость совпадает с реальностью.
Правда, расчета в буквальном смысле, как его обычно понимают банальные умы, в Тамарином замужестве не было. Хотя бы потому, что обстоятельства ее детства и юности были совершенно благополучными и необходимости рассчитывать каждый шаг не создавали. Семья была любящая, интеллигентная, обеспеченная, и то, как Тамара сама начала жить свою жизнь, тоже соответствовало критериям благополучия – в настоящем смысле, от слова «благо».
Из-за всего этого она могла бы, правда, вырасти книжной девочкой, каких большинство было на романо-германском отделении, где она училась, и таким образом сделать для себя опасным столкновение с действительностью. Но опасности этой она каким-то чудом избежала. Вернее, дело было не в чуде, а в том, что природная проницательность позволяла ей понимать действительность напрямую, в живом ее виде, а развитый ум исключал пустую восторженность.
Успехом у мальчиков она не пользовалась, но мама еще в школе объяснила ей, почему это так сейчас и как это будет в дальнейшем, и объяснение Тамару устроило.
– Молодые мужчины ничего не хотят откладывать на будущее, даже на ближайшее, – сказала мама. – Даже на завтра. Они хотят распробовать жизнь всю сразу и немедленно. Потому и в девушках их привлекает то, что дает такую возможность.
– Но по чему же они узнают, что дает, а что не дает? – спросила Тамара.
Ей было тринадцать лет, и то, что мама назвала ее девушкой, а одноклассников, которые не приглашали ее в кино, молодыми мужчинами, удивило ее и обрадовало.
– По раскованности, – улыбнулась мама. – И по доступности. Это они сразу в девушках распознают, можешь мне поверить.
В то время Тамаре не пришло в голову сомневаться в мамином опыте. Хотя много позже, вспоминая тот вечер, когда мама утешала ее, рыдающую из-за своей ненужности, она понимала, что женщина, вышедшая замуж в двадцать лет и не проведшая в своей жизни трех дней отдельно от мужа, который ни в каких женщинах, кроме нее, не нуждался, – вообще-то может знать о мужчинах далеко не все.
Но тогда она поверила маме безоговорочно. И лишь уточнила:
– Значит, во мне раскованности нет?
– И доступности тоже, – подтвердила та. – Поэтому на успех у мужчин ты пока рассчитывать не можешь.
Ничего себе! Не очень-то приятно узнать о себе такое.
– И сколько же это будет длиться? – уныло поинтересовалась Тамара.
– Пока они не доберутся до того возраста, когда для них становится главным другое: способность женщины приводить их жизнь к гармонии.
Это утверждение звучало слишком обтекаемо, смысл его был неясен, но все школьные годы оно выручало Тамару. Иначе она наверняка упала бы духом из-за того, что не пользуется у мальчиков никаким успехом. Совершенно никаким! Она не отличалась завышенным самомнением и умела оценивать себя так же беспристрастно, как других, но именно беспристрастие и заставляло ее недоумевать.
Она видела, например, что светлые волосы и светлые глаза в сочетании с правильными чертами лица и хорошей фигурой воспринимаются всеми как нечто безусловно привлекательное. Тогда почему привлекательной не является она, обладающая именно такой внешностью? И почему она, неглупая и жизнерадостная, не является для этих самых молодых мужчин объектом именно мужского интереса? Этого Тамара не понимала.
Как ни крути, а мамино давнее объяснение оказывалось единственным. Вот только когда появится в ее жизни мужчина, которому нужна будет именно она, и появится ли вообще когда-нибудь, – оставалось неясным. Тем более что филфак МГУ, где Тамара училась, не предоставлял широкого выбора достойных мужчин. Да и никакого их выбора не предоставлял вообще-то…
А вот когда она окончила университет и стала работать в журнале «Иностранная литература», личная ее жизнь пошла наконец совсем иначе. В редакцию заходили авторы и переводчики, сплошь люди интересные, многие обращали внимание на светловолосую молодую редакторшу, в глазах которой сверкали голубые огоньки жизни, многие приглашали ее в недоступный для простых смертных ресторан Центрального дома литераторов, а когда в застольной беседе выяснялось, что девушка не только красивая, но и умная, а затем выяснялось, что она из хорошей московской семьи… За первый год работы Тамару трижды звали замуж, а предложения великой любви в рамках свободных отношений она и считать перестала.
Вероятно, мужчин, с которыми она теперь общалась, привлекало в женщинах именно то, что обещала ей когда-то мама. И как только Тамара в этом убедилась, она приобрела наконец уверенность в своих силах, в своем счастливом будущем – и очарование ее оформилось так же, как и фигура.
Замуж она не собиралась. То есть собиралась, конечно, но когда-нибудь потом. Ей хотелось, чтобы жизнь ее была интересной и яркой, и она совсем не была уверена, что путем к этому является замужество. Точнее, она была уверена в обратном. Достаточно было взглянуть на маму, центром жизни которой был папа, чтобы понять, что с замужеством лучше не торопиться.
Наверное, если бы Тамара влюбилась, то и замуж вышла бы; представления на этот счет у нее были патриархальные. Но ничего более сильного, чем кокетливый интерес, она ни к одному из появляющихся в ее жизни ухажеров не испытывала, поэтому и такая причина для брака, как любовь, отсутствовала тоже.
А вообще-то не много она о замужестве думала. Важных размышлений и без того хватало.
После года, проведенного в журнале, Тамара почувствовала тревогу. Она представила свою дальнейшую жизнь, и ей стало не по себе. Что, вот так все это теперь и будет? Каждый день она будет приходить в редакцию, читать рукописи, рецензировать, редактировать, писать замечания для авторов, и так изо дня в день, и завтра, и послезавтра, и через год?.. Не то чтобы это плохо, но неужели это потолок, которого она может достичь, да, собственно, уже и достигла? И ей ведь еще повезло, благодаря родительским связям она попала на хорошее место. Другие и об этом мечтать не могли бы. Но что же дальше? Это оставалось для нее неясным.
Будь Тамара старше и опытнее, она понимала бы, что ее мечты о каких-то головокружительных высотах, а точнее, о просторах для приложения своих сил попросту неосуществимы. Она безотчетно накладывала свои планы на очевидную для нее основу, и основой этой была свобода. А свободу следовало сразу из любых планов исключать. Чтобы потом не разочаровываться.
