– Присаживайся. – Он похлопал ладонью по тому месту, где только что сидела его дочь, и устало потер глаза. – Ох уж эти дети! То одно, то другое. И чем взрослее они, тем глобальнее их проблемы.
– Да уж… – меланхолично поддержала она разговор, осторожно усаживаясь рядышком с «дядей Геной».
– Тебе не понять, милая. Когда-то ты еще это поймешь. Или… Или вчерашнее твое заявление не было блефом? Ну, признайся старику, не красней! Данилку хотела позлить и дочку мою подразнить? А? Угадал?
– Нет, не угадали, – упрямо мотнула Эмма головой, высвобождая локон волос, который «дядя Гена» принялся накручивать себе на палец (тоже еще герой-любовник!). – Я на самом деле беременна.
Она сидела вполоборота к двери и не могла не видеть, как та беззвучно приотворилась и на пороге возник силуэт помощника. Он замер, прислушиваясь к ее словам, и она его не разочаровала, решив развить эту тему.
– Я на самом деле беременна, дядя Гена. – Эмма склонила голову набок так, чтобы волна волос скрыла от нее замершего у входа Данилу. – И это может стать серьезной проблемой для вас.
– Да?! – Казалось, тот был удивлен или старался казаться таковым. – И каким же образом это может коснуться меня лично?
На последних словах он выразительно хохотнул и снова потянулся к ее волосам. На сей раз она противиться не стала. Пусть потешится.
– Вам вряд ли может понравиться иметь в зятьях человека, чей ребенок бегает по улицам города байстрюком.
Волна воздуха обдала ее сзади, и почти тут же ее приподняли с места за воротник.
– Чего мелешь?! – гневно обрушился на нее Данила, даже не удосужившись повернуть к себе лицом. – Какой ребенок?! Какой байстрюк?!
Ага! Значит, возможность родства уже не отрицается. Понятно… Идем дальше.
– Твой ребенок, милый. И перестань же меня трепать в конце концов! – Она возмущенно заворочалась, напоминая самой себе марионетку в его руках: руки растопырены в разные стороны, фалды пиджака разъехались, блузка снова задралась, обнажив голый живот. – Что за манеры?! На вашем месте, дядя Гена, я бы всерьез задумалась, прежде чем усыновить этого выскочку. Хам, одно слово…
По еле уловимому жесту хозяина она была освобождена и стояла теперь в стороне от них с красным лицом, расхристанная и наверняка жалкая, а так ведь хотела выглядеть красивой и сексуальной…
– Ты врешь. – Данила свирепо переводил взгляд с нее на хозяина и обратно, сжимал судорожно кулаки, видимо, изо всех сил стараясь сдержаться, чтобы не пустить их в ход. – Она врет, шеф! Она врет, я же знаю! Шарахалась по гостиницам непонятно с кем, а теперь все хочет на меня списать! Что же это получается: кто последний – тот и папа?!
Он осекся, поняв, что сказал что-то не то и не так. «Дядя Гена» это уловил молниеносно. Несколько мучительных мгновений он смотрел на своего охранника или помощника (кем он там у него числился), не говоря ни слова, а лишь улыбаясь улыбкой особи, взращенной сфинксом и змеей. Потом еле слышно прошелестел:
– Так последним ты все же был, Данилушка? И когда сподобился не устоять перед чарами?
– Да я!..
Данила ударил себя кулаком в грудь, порываясь начать оправдываться, но хозяин остановил его одним лишь взмахом царственной длани и повернул голову в сторону гостьи.
– Так когда, Эммочка?
Вот он, момент истины! Вот он, момент триумфа! Используй же его, Эмма, отомсти! Низвергни на колени своего врага, в коего в одночасье превратился близкий тебе человек, с которым ты делила пять лет и стол и кров. Заставь его пожалеть обо всем! Сейчас он в полной твоей власти. Затравленный взгляд, который он изо всех сил пытается скрыть за сизо-непроницаемой мутью. Подрагивающие пальцы, что моментально и предусмотрительно были спрятаны под мышки и снова зажаты там в кулаки. Кадык, челноком снующий туда-сюда под смуглой кожей шеи. Это ли не свидетельство того, что он боится?! Боится неистово, смертельно, а ведь он не трус. Никогда им не был, а сейчас трусил отчаянно…
Эмме сделалось вдруг так противно, так тошно, что впору отвернуться в угол, стать на колени и продолжить то занятие, с которого началось ее сегодняшнее утро.
– Это не имеет значения, дядя Гена, – обронила она уставшим, каким-то вмиг севшим голосом. – Я не за тем сюда пришла, чтобы обсуждать с вами срок своей беременности и возможную причастность этого человека к зачатию… Я пришла к вам по делу.
Ей показалось или вздох облегчения одновременно вырвался у обоих? Нет, вряд ли она бредит. Оба повеселели, причем почти одновременно. И Данила расслабился. Будет тебе Данилка коронация в зятья к Рождеству Христову… И «дядя Гена» завращал шеей как гусак, ослабляя узел галстука. Что же, не великое потрясение, конечно, но все же… Ни к чему им лишние разговоры в канун грядущего бракосочетания. В их обществе и такой конфуз… Ни к чему это все, ни к чему…
– Так о чем, девочка, ты хотела со мной поговорить? Камушки принесла, что тебе присылались? Нет? Так я и подумал! Потеряла? Конечно, потеряла! Чего же еще! Уж не тогда ли, когда в Митягино ездила? На обратной дороге и потеряла, наверное. А когда же еще, коли Серега их сам ощупал и узнал, черт седой! Узнал ведь, так?! Так! Вот и умница… Да ты садись, садись, чего же стоять-то.
«Дядя Гена» окончательно сбил ее с толку своим вкрадчивым речитативом.
Неужели этот старый хрыч Бурков тоже под его пятой? Но почему?! Он же давно от дел отошел, живет себе тихонечко в предместье и… Нет, видимо, не отошел от дел-то. Видимо, кое-какие услуги еще оказывает. Настучал на Эльмиру своему старому другу…
«Ладно тебе! – попыталась осадить в себе горечь Эльмира. – Может, он волновался и, не зная коварных замыслов „дяди Гены“, решил подстраховать дочь покойного друга. Позвонил и попросил приглядеть за девочкой. Может так, а может, и не так…»
– Ты очень, очень сильная девочка! Молодец! – продолжил между тем нахваливать ее хозяин, поймав за руку и снова увлекая на оттоманку. – Просто кремень. Ланочка бы уже давно в истерике билась, а ты молодец! Не каждый мужик способен на такое самообладание, а ты… Уважаю! Право слово уважаю!
Данила замороженным тюленем застыл посреди кабинета и с плохо скрытой неприязнью наблюдал за ней.
О! Ей знакомо было это выражение его лица. Еще бы незнакомо! Все пять лет она натыкалась именно на такое вот упрямое неприязненное наблюдение, когда дело касалось ее мнимых душевных сил.
Ее кажущаяся несгибаемость и сила духа…
Насколько она ненавистна ему! Она была неподвластна его пониманию. Она была непостижима его мужскому естеству. И насколько она вызывала в нем невольное восхищение, ровно настолько же была ему невыносима.
Тяжело чувствовать себя, такого неповторимого и неподражаемого, рядом с ней ничтожеством. Пусть даже и не с ее подачи, а лишь будучи подстегиваемым собственными амбициями.
Да… Это было очень сложно, порой неподвластно пониманию, а, с другой стороны, нужно ли ему это было? Куда приятнее, объединившись с ее оппозицией, уязвить ее! Видеть злость в ее глазах, в мимике. Чувствовать перекос в ее эмоциях. Вот в чем, возможно, истинная сила уничтожения ее личности: объединившись с «толпой», попытаться растоптать ее, оставаясь в тени. И пускай при этом вся низость данного поступка сосредоточена только в одном твоем желании – стать хоть на мгновение выше, это известно лишь тебе самому.
