— Ты всегда отказываешься вначале, — сказал Джон с ехидной самоуверенностью, весьма типичной для него. — И всегда, в конце концов, уступаешь.
— Только не в этот раз.
— Это ты тоже всегда говоришь.
— Послушай, Джон, у меня есть и другие обязательства. Будучи главой семьи…
— Но так ли это, интересно знать?
Чарльз пропустил замечание мимо ушей. Ему слишком часто приходилось выслушивать эту историю, и он знал, что ответ приведет лишь к замкнутому кругу бесплодных споров.
— Я ответственен за благосостояние множества наших родственников, — продолжил он. — Слишком уж часто я ставил твои карточные долги выше их нужд.
— И ты сделаешь это снова, если не хочешь грязного скандала, — сказал Джон, чего и ожидал от него Чарльз. — С каким же удовольствием газетчики напишут: «Наследник Хартли арестован за долги!»
— Ты слишком часто шантажировал меня этой угрозой, — ответил Чарльз ровным тоном, тоном человека, который изо всех сил старается держать себя в руках. — На этот раз я тебе не позволю. Ответ отрицательный.
— С каким удовольствием ты это сказал! — огрызнулся Джон.
— Ничего подобного.
— Лжец! Тебе это доставило радость, потому что ты меня ненавидишь. Признай, ты ненавидишь меня!
Чарльз наотрез отказывался делать такое признание, хотя в словах кузена было больше правды, чем ему хотелось бы. Когда-то двоюродных братьев связывали очень теплые отношения, и, хотя они уже давно сменились враждебностью с одной стороны и усталым раздражением с другой, воспоминания о былой привязанности удерживали Чарльза от каких-либо открытых признаний.
Не получив ответа, которого требовал, Джон ринулся к окну, бросив через плечо слово «лицемер».
Чарльз по-прежнему отказывался поддаваться на провокации, и Джон начал бродить по огромной библиотеке, разглядывая полки, поднимающиеся к самому потолку, бесконечные ряды книг в кожаных переплетах, читать которые (по словам Чарльза) удосуживался мало кто из семейства Хартли.
Библиотека являла собой сочетание былого великолепия и уюта. Кожаные диваны и кресла, потертые ковры, огромный камин, пустой в эти летние дни, а зимой согревающий своим теплом не только руки, но и сердце…
Там, где стену не закрывали книги, красовалось множество картин с охотничьим сюжетом и трофеев. То была библиотека джентльмена, графа и мужчины, который любил отдыхать на природе. И каждый дюйм этой комнаты, казалось, еще больше разжигал гнев Джона.
— Я не приму от тебя отказа, — гаркнул он.
— Бесполезно продолжать этот разговор, — сказал Чарльз. — Я тысячу раз говорил, что твоему расточительному образу жизни необходимо положить конец.
— А я тысячу раз говорил, чтобы ты отправлялся к черту! И мне чрезвычайно приятно сказать тебе это снова.
— Джон, нельзя продолжать тратить деньги, которые тебе не принадлежат.
— Отчего же?
— Оттого, что ты обделяешь других людей, у которых больше прав на эти средства.
— Никто не имеет на них большего права, чем я, — прокричал Джон. — И ты знаешь почему.
— Давай не будем снова…
— Потому что ты боишься, — язвительно перебил кузена Джон. — Ты боишься, что правда выплывет наружу, боишься, что свет узнает, что я, а не ты настоящий граф Хартли.
— Ты с ума сошел, — с отвращением сказал Чарльз. — Этой так называемой «правдой» ты за многие годы прожужжал уши всем, кто соглашался слушать, а до тебя этим занимался твой отец. И еще: никто тебе не поверил. Почему я должен страшиться, что ты произнесешь это снова? Давай, Джон. Расскажи всем, что наши отцы были близнецами и что на самом деле старшим был твой отец, но пьяная акушерка поменяла их местами. Эта история, да? Рассказывай, кому хочешь, но только не мне, потому что, как и все в округе, я знаю, что это неправда, и мне надоело это выслушивать.
Испепеляющий взгляд Джона многих заставил бы вздрогнуть от страха: похоже, что сейчас он действительно ненавидел кузена.
— Откуда ты знаешь, что это неправда? — со злостью выпалил он.
— Начать с того, что наша бабушка всегда считала эту историю нелепицей. Боже правый, Джон, наши отцы были ее младенцами! Кому, как не ей, знать правду? Бесчисленное количество раз она просила тебя забыть об этом мифе. И твоего отца тоже.
— Она лжет, — нервно возразил Джон. — Она тоже против меня. Вы все заодно.
— Если люди настроены против тебя, причина в твоем поведении. Ты лжешь, нечестно играешь, соблазняешь женщин, тратишь деньги, которых у тебя нет, а другие страдают…
Чарльзу не позволили договорить. Стукнув кулаком по пачке счетов на письменном столе, Джон взревел:
— Ты их оплатишь?
— Нет, — холодно произнес Чарльз. — Не оплачу.
— Клянусь Богом! — выдохнул Джон. — Я этого не потерплю.
— Боюсь, что придется.
Тон графа не допускал дальнейших пререкании, что довело уже вышедшего из себя кузена до полного безумия. Скользнув рукой во внутренний карман сюртука, Джон вынул маленький револьвер и приставил к голове двоюродного брата.
— Не заставляй меня заходить слишком далеко, — задыхаясь, произнес он.
Быть может, рассудительный человек принялся бы успокаивать Джона, но в характере Чарльза крылась гранитная жилка упрямства. Она заставила графа, невзирая на холодную сталь у лба, пожать плечами и сказать:
— Угрозами от меня ничего не добиться, тебе следовало бы уже это понять. Ответ остается отрицательным.
— Я тебя предупреждаю…
— Не надо меня предупреждать. Я не боюсь. Или стреляй, или убери эту штуку.
— Если я выстрелю, ты пожалеешь.
— Нет, не пожалею, потому что буду мертв. Пожалеешь ты, потому что тебя арестуют за убийство, но меня это уже никак не будет беспокоить.
Во взгляде Чарльза появилась даже тень сарказма.
— Тебе это с рук не сойдет. Все знают, что ты здесь, что ты мой наследник, и первым заподозрят тебя. Впрочем, так ты решишь свои проблемы с долгами.
Джон тяжело дышал.
— Смеешь дразнить доведенного до отчаяния человека?
— Ради Бога, прекрати молоть эту мелодраматическую чушь! — отрезал Чарльз. Его раздражение дошло до такой степени, что заставило забыть об осторожности.
Двоюродным братьям не пришлось узнать, могла ли закончиться эта рискованная игра трагедией. Ибо в следующую секунду открылась дверь, и Уоткинс, дворецкий, зашел в комнату и увидел Джона, приставившего к голове Чарльза револьвер.
— Мистер Джон, сэр! — в ужасе воскликнул он.
Уоткинс знал обоих с малолетства, и никакая драматическая ситуация не помешала бы его почти отцовскому вмешательству.
