Впрочем, какое это теперь имеет значение? Она не нужна Чарльзу, чтобы он за нее боролся.
Но, уходя из сада, девушка отчаянно молилась, как делала и раньше, когда надежда казалась потерянной.
— Пожалуйста, пожалуйста, — шептала она про себя, — пусть что-то случится. Не знаю что. Я не могу больше думать, я слишком растеряна. Ну, брось мне спасательный круг… пожалуйста…
К этому времени гости уже начали выходить на террасу, с любопытством глядя на молодых людей.
— Вот вы где, — удивленно произнесла графиня. — Мы не знали, где вас троих искать.
Чарльз не помнил, что ответил. У него голова шла кругом. Наверное, сказал что-то бессмысленное о бале, напитках, следующем танце, о чем угодно.
— Вам следует вернуться к гостям, — сказала графиня. — Пришло время… Боже правый, что это за шум?
Шум возни доносился с лужайки, которая начиналась прямо за террасой. До слуха доносились крики, чей-то голос звучал громче остальных — решительный рев человека, который не потерпит отказа.
— Не смейте меня останавливать! Прочь с дороги!
— Сэр, вы не можете…
— Прочь с дороги!
В темноте едва можно было различить фигуры людей, бегущих по лужайке к ступеням, которые вели на террасу. Первым у цели оказался мужчина лет шестидесяти. Он казался диким. Его седые волосы растрепались и дыбом стояли на голове. Его одежда была дикой, его лицо было диким. Но прежде всего дикими были его глаза.
Темные безумные глаза, горящие гневом и ненавистью.
— Меня зовут Джейкоб Омерод, — хрипло сказал он. — И я пришел, чтобы предать вора правосудию. Вот он! — проревел мистер Омерод, протягивая дрожащий палец. — Мошенник, лжец, вор. Он украл мой дом!
Слуги, спотыкаясь, взбежали по ступенькам вслед за незваным гостем и схватили бы его, но Чарльз подал им знак отступить. Все взгляды устремились на сумасшедшего, который дрожал от ярости, а потом на человека, на которого тот указывал.
Джон.
На лице Джона не дрогнул ни один мускул, но в глазах было почти столько же злости, сколько во взгляде его обвинителя. Невеселая улыбка играла на его губах. Он и раньше сталкивался со своими жертвами, но не любил, когда это происходило на людях.
— Вор! — завопил мистер Омерод. — Он украл мой дом!
— Поставить на кон документы было вашей идеей, — холодно парировал Джон. — Я не желал этого, но вы настояли.
— Для меня это было единственным способом вернуть то, что вы обманом у меня выиграли, — хрипло вскричал мужчина.
— Будьте очень осторожны, — ядовито сказал Джон. — Ваши последние слова — клевета.
— Мои слова — это правда!
— Ты выиграл дом этого человека? — вполголоса потребовал ответа Чарльз.
— В честной игре, он сам предложил поставить документы. Я поначалу возражал как раз по этой причине. Настаивают на высоких ставках, а потом вопят, если проигрывают.
— Ради Бога, Джон, верни дом.
— Ты с ума сошел? Это моя самая большая удача за многие годы.
— Тебе ни в коем случае не следовало принимать эту ставку…
— Но я принял и выиграл, честь по чести.
— Неужели? — холодно спросил Чарльз.
— Ты на что намекаешь? Что я мошенничал? Как не стыдно, Чарльз! Подумай о семье.
Чарльз выругался себе под нос. Он не мог под собственной крышей обвинить двоюродного брата в мошенничестве. Если бы смотрители клуба заметили доказательства нечестной игры, то вовремя вмешались бы.
И все же Джон лишил человека дома, и вот последствия. Доброе имя Хартли пострадает в любом случае.
Мужчина пошатнулся от силы переживаний и упал бы, но кто-то из гостей поддержал его, а другие усадили на каменную скамью. Одна из женщин принесла ему бокал вина.
Мысль Джона быстро работала сразу в двух направлениях. Он повел себя сдержанно, когда застал Клиону в объятиях кузена, надеясь, что, если не вызовет открытого противостояния, все еще сможет собрать золотой урожай, который она собой являла.
И в то же время он понял, что потерял ее. Он играл на шанс предъявить на нее свои права, хотя и знал, что такого шанса почти не существует.
Быть может, стоит вернуть Омероду его документы, чтобы произвести впечатление на Клиону. С другой стороны, чутье подсказывало ему, что нужно держаться за этот выигрыш, потому что каждый пенни еще понадобится самому. Какая-то особая черта характера заставила его пойти двумя путями одновременно.
Клиона ласково разговаривала со стариком, держа его за руку. Спустя какое-то время она поднялась и подошла к месту, где стояли Чарльз и Джон. К изумлению Чарльза, она теперь смеялась, будто потешалась над шуткой.
— Какая нелепица, — сказала она Джону. — Похоже, мистер Омерод решил, будто вы все время носите бумаги при себе и можете прямо сейчас их ему отдать. Как можно быть таким наивным? Вы ведь наверняка оставили их в каком-нибудь лондонском банке.
— Вы восхитительно уравновешенная женщина, — с уважением сказал Джон. — Так, безусловно, было бы разумно поступить, но мне не хотелось их нигде оставлять.
Клиона хлопнула в ладоши.
— Хотите сказать, они здесь, в доме? Ах, как умно! Мне бы так хотелось на них взглянуть.
Джон улыбнулся ей, потом поднял пальцами ее подбородок, так что Чарльзу захотелось сбить его с ног.
В то же время его ужасало поведение Клионы. Как могло это легкомысленное существо казаться ему божественной женщиной, которую он любил?
Джон подозвал одного из лакеев, которые неподвижно застыли у стен, делая вид, будто не замечают разворачивающейся драмы.
— Найди моего камердинера Раскина, — сказал он, — и немедленно приведи его сюда.
— Джон, ради Бога! — сказал Чарльз, пока они ждали. — Отдай обратно его дом.
— Мой дом, как мне кажется, Чарльз. Юридически теперь мой. Это должно тебя радовать. Продажа принесет приличную сумму. Если, конечно, не предположить, что я тем временем найду другой источник доходов. А я весьма склонен думать, что найду. Это, смею сказать, тебя тоже порадует.
— Говори тише, — резко сказал Чарльз, оглядываясь на Клиону, которая, к счастью, как будто ничего не услышала.
Джон пожал плечами.
— Скоро это уже не будет секретом. Ах, Раскин, вот ключи от особой шкатулки. Принеси документы, которые в ней лежат, и поскорее.
Раскин поспешил прочь. Гости стихли. Одни смотрели на Омерода, другие на Джона, но никто не знал, как реагировать на происходящее.
— Подумай хорошенько о том, что сейчас делаешь, — уговаривал Джона Чарльз. — Ты начал нравиться этим людям. Неужели безрассудно отметешь их доброжелательность теперь, когда сумел ее завоевать?
