— У вас все получится, — спокойно сказала она. — Напрасно вы так волнуетесь.
— Разве я… — начал он снисходительно, но под ее прямым взглядом невольно замолчал.
— У вас все получится, — повторила она. — Я уверена. Я видела много разных людей, которые приезжали сюда, чтобы поговорить с отцом, и каким-то образом я всегда угадывала, кто из них вернется с добычей, а кто ни с чем. В прошлом году приезжал один человек, о котором я подумала, что он вообще не вернется. И оказалась права.
— И как же вы это угадываете? — спросил Родни.
— Я не могу ответить на этот вопрос, — ответила Лизбет. — Но я с детства угадывала все о людях. Меня даже наказывали за то, что я плету небылицы, и я научилась держать язык за зубами. Я только знаю — то, что мне открывается в людях, потом сбывается.
— И вы так уверены, что мне повезет? — беспокойно спросил Родни.
— С кораблем — да, — кивнула Лизбет. — Но в другом отношении, возможно, нет.
— Что вы имеете в виду? — быстро спросил он, невольно заинтригованный.
Однако Лизбет уже отвернулась и направилась назад к тому месту, где паслась ее лошадь. Она шла так быстро, что он едва успел нагнать ее и, схватив за плечо, развернул к себе лицом. Но стоило ему увидеть это лицо, как слова застыли у него на губах.
Она была всего лишь ребенком. Приняв ее слова всерьез, он выставил себя на посмешище. Шляпа слетела с ее головы и болталась за спиной на обвивавшей шею коричневой ленточке, которой следовало быть скромным бантиком, завязанным под подбородком. Волосы растрепались и буйно курчавились надо лбом.
Она была ребенком, и довольно неаккуратным. Ей конечно же следовало сидеть дома и учить уроки, а не блуждать одной по лесу в этот ранний утренний час. Родни выпустил ее плечо и взял за подбородок.
— Я чуть не поверил в ваши небылицы, — сказал он. — Поспешим, пора возвращаться домой.
Ее подбородок был нежным и мягким. Одно мгновение она смотрела на него, затем ресницы прикрыли зеленые глаза, и она отвела его руку.
— Завтрак и Филлида ждут, — сказала она.
— Конечно. Я страшно проголодался, — ответил Родни с деланой беззаботностью.
Лизбет повернулась к своей лошади и взяла поводья, а Родни, обхватив ее тонкую талию, подсадил девушку в седло.
— Какая вы легкая, — заметил он, глядя на нее снизу вверх. — Сколько вам лет, Лизбет?
— На будущее Рождество исполнится восемнадцать, — ответила она, очень удивив Родни, который полагал, что Лизбет Гиллингем гораздо младше. Девушка тем временем развернула лошадь, и не успел Родни вымолвить и слова, как она поскакала через парк в направлении конюшен. Родни медленно направился назад тем же путем, которым пришел сюда.
Значит, Лизбет почти восемнадцать, размышлял он, а ее брат Френсис на год или полтора старше. Сэр Гарри говорил ему об этом вчера вечером. Следовательно, Филлиде двадцать один или даже двадцать два! Отчего-то эта мысль неприятно кольнула Родни. Приличный возраст для незамужней девушки. Странно, почему, несмотря на свою изысканную красоту, Филлида все еще не замужем?
Это вопрос такого рода, на который не получить ответа, потому что задать его некому, но он назойливо докучал Родни, словно писк комара. Очаровательная дочь богатого отца, живущая не так далеко от Лондона, чтобы обеспечить себе общество множества молодых людей, — с какой стороны ни смотри, просто удивительно, что такая девушка до сих пор даже не помолвлена.
Но тут он вспомнил взгляды, которые бросала на него леди Гиллингем. Она ясно дала ему понять, что судьбы падчериц ее нисколько не заботят. Вот и разгадка!
Катарина Гиллингем намеренно держала Филлиду и Лизбет в тени и ничего не делала для того, чтобы помочь девушкам подыскать достойных женихов. Ему вспомнился разговор за ужином. Родни тогда повернулся к Лизбет, молчаливо сидевшей на дальнем конце стола, и поинтересовался:
— Почему все зовут вас Лизбет?
— Меня крестили именем Элизабет, — ответила она. — Но когда я начала говорить, мне было трудно выговаривать имя целиком. Моя мать носила то же имя, и все решили, что не очень удобно, если мы станем откликаться обе, если кто-то позовет: «Элизабет!» Но теперь это не имеет значения. Я осталась одна.
Произнося это, она смотрела на свою мачеху, сидевшую в торце стола, словно бросала вызов, и той пришлось ответить:
— Нам и одной Лизбет более чем достаточно.
Это было сказано шутливым тоном, но в нем чувствовалась сталь, и Родни отметил, что Лизбет на это только улыбнулась той же загадочной, насмешливой улыбкой, которой встретила его самого, когда вечером он вошел в парадную залу. Она ясно увидела тогда, как он смутился, узнав, что она дочь хозяина, а не привратника. А Родни почувствовал, как между ними протянулась невидимая нить, и вместо того, чтобы сказать, что они уже виделись, они церемонно поздоровались друг с другом, как незнакомые люди.
Во время ужина он упивался красотой Филлиды и все же то и дело поглядывал на Лизбет. Ее лицо было необычным. Да, она могла считаться хорошенькой, но, пожалуй, было в ней нечто большее. И голос ее завораживал. Родни ловил себя на том, что прислушивается к ее беседе с братом, апатичным юнцом, которого невзлюбил с первого взгляда. И оказалось, он был в этом не одинок: позднее сэр Гарри говорил о своем сыне явно пренебрежительным, даже извиняющимся тоном:
— Он увлекается сочинительством. Стишки! Господи боже, да я в его годы жил полнокровной жизнью, вовсю волочился за женщинами, постоянно искал повод подраться на дуэли. Не знаю, куда идет нынешняя молодежь, но только сложение оды к снегирю никогда не было моей любимой забавой.
— И моей тоже, — согласился Родни, уловив в голосе сэра Гарри досаду.
Он вполне понимал, каким горьким разочарованием был такой сын для человека, всегда жившего широко, со смаком эпикурейца. В Гиллингеме чувствовались недюжинная внутренняя сила и энергия, и Родни теперь ясно видел, почему многие сравнивают его с покойным монархом. Он также обладал отменным чувством юмора, и, когда что-то его забавляло, из глубины его вместительной утробы вырывался самый искренний смех. Он стоял, расставив ноги, уперев руки в бока, запрокинув голову, и его рокочущий хохот эхом разносился по анфиладе комнат.
Сразу видно было, что этот человек любит жизнь, что она для него — непрекращающийся праздник обретения нового интересного опыта. Не удивительно, что ему трудно было понять своего вялого, изнеженного сына, которого интересует только царапанье по пергаменту гусиным пером.
Но было в нем и другое качество. Там, где дело касалось денег, сэр Гарри проявлял редкую проницательность и очень хорошо понимал, в чем его выгода. Прежде чем все разошлись на покой, Родни, заговорив о брачном договоре, который надлежало составить перед церемонией венчания, заметил, как алчно блеснули глаза хозяина, и на какой-то миг раскаялся в своем опрометчивом шаге. Сэр Гарри без колебаний готов был отдать дочь человеку, о котором знал только то, что тот — крестник его старого приятеля. Родни испытывал чувство разочарования оттого, что победа далась ему без борьбы. Он был бы не прочь побороться за Филлиду, как боролся всю жизнь за то, чего страстно желал. Он говорил себе, что ему еще предстоит завоевать ее любовь, и все же его не покидало странное ощущение, что его каким-то образом провели; и он всерьез усомнился в мотивах, двигавших сэром Гарри, хотя еще совсем недавно восхищался его щедростью.
