— Дальше я отключилась от короткого удара слева.
— Армейская привычка вправлять мозги.
— Когда очнулась, уже появился индеец с какой-то вонючей дрянью мерзкого вкуса. Пришлось выпить.
— Наркотик?
— Что-то вроде снотворного из поганок.
— Индейцу, наверное, стало обидно, что ты изменила мужу не с ним, а с вибратором?
— Индеец никогда не любил женщин.
— Ты хочешь сказать, краснокожий брат был привязан к старшему сержанту?
— Думаю, что он делал минет гораздо лучше меня.
— Вот бы кого упечь сюда на пожизненное.
— Но пока здесь мы.
— Почти невинные создания.
— Ангелы во плоти.
— Беррета, и сколько же прошло времени между обнаружением вибратора и пещерой?
— Ну, старший сержант обнаружил это дело утром, а уже после полудня индейская тварь придумала всю операцию.
— Штабист, твою мать…
Диалог на время прекратился.
Малыш пытался уловить какой-то смысл в этом противоестественном союзе белой женщины, исповедующей бытовой феминизм, морпеха, настроенного против мирского греха, и цивилизованного дикаря, поклоняющегося обычаям предков… Этот странный треугольник опять же напоминал ему древнегреческие страсти обитателей Олимпа.
А Беретте просто не хотелось больше говорить о своих вынужденно-порочных наклонностях.
Беретте хотелось свиной тушенки с бобами. Неужели Малыш передумал открывать банку?
Неужели сейчас тихонечко уползет в какой-нибудь потаенный угол и съест все один?
Неужели зря она ему отдалась? Наверное, это надо было сделать после угощения.
— А не пора ли нам перекусить? — сказал Малыш, наконец-то правильно истолковавший затянувшееся молчание Беретты. — Свининой по-мексикански.
— Только поровну, — сказала любительница вольных упражнений с вибраторами. — Нам обоим не помешают калории.
Малыш нашарил в глубине спальника банку и отработанными движениями произвел вскрытие.
— Не торопись глотать — ешь медленно.
— Угу, — сказала Беретта.
И Малыш, ориентируясь на звук, поднес ложку к ее рту. Ложка ей. Ложка себе.
Малыш старался, насколько это возможно было в темноте, черпать одинаковые порции.
Ложка ей.
Ложка себе.
Всхлипывающая Беретта жевала медленно, не торопясь, и свинина с бобами смешивалась с солеными слезинками.
Малыш продолжал кормление.
Беретта с послушностью воспитанного младенца принимала еду.
Ложка ей.
Ложка себе.
Банка пустела чересчур стремительно. Ложка ей. Ложка себе.
Банка уже издавала гулкость опорожненной тары.
Ложка ей.
Ложка себе.
Обнажившееся дно заявило об окончании трапезы противным скрежетом.
Глава 7
Кулинарный мазохизм
После тушенки и воды узников пещеры вновь потянуло на разговоры.
— Я устал молчать.
— Малыш, говори о чем угодно, только говори. Пока мы общаемся, мне совершенно не страшно. Каждое слово подтверждает, что ты рядом…
— Да уж, после одиночного скитания и бесконечного монолога, даже не удостоившегося слабого эха, будешь трепаться и трепаться.
— Малыш, а можно поинтересоваться, за что пострадал ты? Надеюсь, не за резиновую женщину?
— Не люблю суррогатов.
— Значит, твоя жена не ходит с шевронами старшего сержанта.
— Зато у нее имеется спецкомбинезон, каска с фарой и веревка с карабинчиками.
— Что, она у тебя работает в службе спасения?
— Нет, она жить не могла без пещер. И чем глубже, тем лучше.
— Значит, она поделилась с тобой самым дорогим?
Эта ее легкая ироничность, смягчающая невыносимость ситуации, все больше и больше нравилась Малышу.
— Еще как поделилась, еще как.
Малыш взял драматическую паузу. Но в разъединяющем собеседников мраке пауза по системе Станиславского превратилась в минуту молчания.
Беретта поторопилась прервать преждевременный траур.
— А тебя тоже доставили сюда в бессознательном состоянии? — спросила она все тем же слегка ироничным тоном.
— Нет, я пришел сам.
— Малыш, ты что, добровольно согласился на эту жуткую казнь?
— Поход в пещеру был подан как подарок на семилетие нашей свадьбы.
— Хорош подарочек.
Теперь Беретта взяла паузу. Ирония здесь была не совсем уместна.
— Я к этой дате подарил Аиде золотой медальон девятьсот девяносто девятой пробы.
— Ого.
— Специально ездил в самый престижный ювелирный магазин Нью-Йорка.
— Это который на Манхеттене?
— Да.
— Вот совпадение. Мой старший сержант заказывал там обручальные кольца из Парижа.
— Почему не из Амстердама?
— Потому что его первой любовью была французская шлюха с Монмартра… И во сколько тебе обошелся юбилейный медальон?
— В приличную сумму. Даже из-за этого пришлось взять самую тонкую из всех золотых цепочек.
— Ты хочешь сказать, что женушка обиделась на твою экономию?
— Увы, я схлопотал пожизненное заключение в «Бездонной глотке» не из-за золотой цепочки и даже не из-за изображения грации Аглаи на медальоне.
— Грация?
— Аглая на древнегреческом — это «блестящая». Самая красивая из семи граций — богинь красоты.
— Ох, эти девочки наверняка не страдали от лишнего веса.
— Они сидели на олимпийской диете из нектара и амброзии.
— А я бы сейчас съела два гамбургера.
— А я бы пять.
— Нет, лучше дюжину на двоих и еще столько же хот-догов. Тебе нравятся хот-доги?
— Я их переел в детстве. Мать не любила готовить, и мы с отцом питались тем, что производила ближняя закусочная.
— Но сейчас бы не отказался от парочки, а? Да еще с чесночным кетчупом, да с картошечкой фри, да с десертом из миндального печенья, обвалянного в сахарной пудре с цветными цукатами. А заесть все — большой шоколадной плиткой и свежим эклером, заправленным взбитыми сливками…
— Беретта! Хватит заниматься кулинарным мазохизмом.
— Наши воспоминания все равно им отдают, этим самым мазохизмом. Значит, ты подарил медальон, а тебе подарили ни много ни мало, а целый лабиринт.
