Убедившись, что пассатижи держат крепко, я осторожно потянул, стараясь не сделать Анне больно. К счастью, гнилой зуб едва держался и довольно легко выскочил из своей лунки. Сплюнув на землю кровь и гной, Анна снова взяла мена за правую руку, осторожно вынула из губок пассатижей почерневший коренник и опустила в карман. Еще раз сплюнув, она улыбнулась и, похлопав меня по плечу, отошла.
За следующий час я удалил еще девять зубов, стараясь на обращать внимания на восхищенный взгляд Изабеллы.
Когда очередь поредела, к столу, прихрамывая, подошел малыш лет восьми. Большой палец на его правой ноге покраснел и распух, а обмыв его водой, я обнаружил на коже темное отверстие размером с карандашный грифель. Знаками попросив его сесть, я стал ощупывать палец вокруг предполагаемой раны. Мальчишке было очень больно, но он крепился, да и подошедшая к нам Лина утешала его как могла. Пока маленький герой изо всех сил стискивал зубы, я убедился, что он наколол палец щепкой или колючкой. Ее кончик даже немного выступал из ранки, но схватить его, не сделав мальчугану еще больнее, я не мог. В конце концов я решился и сильно сжал больной палец, словно выдавливая чирей. Сначала ничего не произошло, и я ненадолго убрал руки, а мальчишка, который все это время так сильно сжимал челюсти, что почти не дышал, перевел дух. Я дал ему немного прийти в себя и повторил попытку. Когда я надавил большими пальцами на кожу как можно ближе к ранке, малыш негромко вскрикнул и заскрипел зубами, но я не останавливался. Через секунду мне в лицо брызнула сукровица, а торчавший из ранки кончик щепки стал чуточку длиннее. Я показал на него и велел Лине спросить, можно ли мне продолжать. Из глаз мальчугана текли слезы, но он показал сначала на свою ногу, потом коснулся моего плеча и кивнул. Это был знак согласия, и я снова сжал распухший палец. На этот раз из раны обильно потек желтовато-зеленый гной, а щепка вышла еще немного. Я ухватил ее пассатижами и, вытащив целиком, показал парню. Это оказалась никакая не щепка, а толстый, изогнутый шип какого-то растения длиной почти в три четверти дюйма, и лицо мальчишки вытянулось от изумления, однако через несколько секунд он уже улыбался во весь рот.
Я и сам радовался не меньше. Вместе с Линой мы быстро промыли палец водой, наложили мазь с антибиотиком, забинтовали и наконец отпустили маленького пациента, строго-настрого запретив ходить босиком как минимум в течение недели. Парень с готовностью кивнул и запрыгал к бараку. Извлеченный из пальца шип он держал перед собой – наверное, хотел показать матери. Уже у дверей барака мальчик остановился и, балансируя, как цапля, на одной ноге, обернулся и звонко крикнул:
– Gracias, doctor!!!
От этих слов у меня неожиданно закружилась голова. Когда же я наконец справился с собой, мне вдруг стало ясно, что искренняя благодарность мальчишки мне очень, очень приятна. Я даже переспросил, повернувшись к Лине:
– Как он меня назвал?
Она лукаво улыбнулась.
– Мне кажется, сегодня ты приобрел друга, – шепнула она. – И не одного.
– Что ты имеешь в виду?
– Анне ты тоже очень понравился.
– Анна… Она настоящая леди. – Ничего другого мне просто не пришло в голову.
Лина понимающе усмехнулась:
– Она даже больше, чем леди. Думаю, тебе будет небезынтересно узнать… В общем, в прошлом году ее муж тяжело заболел, а лекарство, в котором он нуждался, стоило слишком дорого. Большинство людей, которым так не повезло, умирают, особенно в наших краях, но Анна не опустила руки. Целыми днями она работала на кофейной плантации, а вечером спускалась в долину, где требовались уборщики арахиса. Весь вечер, а иногда и бо́льшую часть ночи она работала, голыми руками выбирая арахис из земли. Два или три часа перед самым рассветом она спала прямо в поле, потом прятала свой мешок с арахисом и пешком возвращалась сюда, чтобы проведать мужа и успеть на кофейную плантацию. На то, чтобы наполнить арахисом стофунтовый мешок, у Анны уходило дня три-четыре, зато за каждый мешок ей платили целых десять долларов!..
– А ее муж?
– Теперь он совершенно здоров, и все – благодаря ей.
Закончив прием больных в нашем импровизированном медицинском пункте под деревом, мы убрали оставшиеся медикаменты и продукты назад в рюкзаки и направились по баракам, чтобы посетить тех, кто не смог прийти сам.
Внутри оба здания были разбиты на десятки крошечных клетушек, каждая размером не больше встроенного шкафа. Прибитые к стенам двух- и даже трехэтажные нары были в незапамятные времена сколочены из неструганных досок и горбыля. За много лет древесина, к которой бесчисленное количество раз прикасались руки и телá, сделалась совершенно гладкой и потемнела, пропитавшись по́том, кожным салом и сажей от очагов, а на ее слегка поблескивающей поверхности проступил затейливый рисунок, от которого невозможно было отвести глаз. В Штатах я знал немало людей, готовых платить тысячи долларов за доски такой красоты. Те, кто был вынужден жить в этих бараках, готовы были заплатить не меньше за одну только возможность спать на нормальной кровати, а не на голом дереве, укрытом лишь тощим соломенным тюфяком да парой одеял.
Первый барак, в который мы вошли, был довольно велик – не меньше коста-риканского особняка Колина, и жилые комнаты располагались в нем не в два ряда, как я предполагал вначале, а в четыре. Комнаты с отдельным входом (в них можно было попасть только с улицы) тянулись вдоль боковых стен. Пространство в центре барака, в свою очередь, тоже было разгорожено на множество комнат-загонов, разделенных узким центральным проходом. Воздух здесь был спертым, застоявшимся и таким горячим, что, несмотря на обезвоживание, я мгновенно покрылся обильной испариной, но Лина, казалось, не замечала удушливой жары. Шагая впереди меня, она приветливо улыбалась и махала рукой чумазым, сопливым, босоногим детям, которые выглядывали из дверей слева и справа от нас. Одновременно она говорила, обращаясь ко мне:
– Я не хочу, чтобы ты заблуждался, глядя на эту грязь и убожество. Это бедные, но гордые люди, Чарли. У них почти ничего нет, но то, что у них осталось, они хранят как зеницу ока. В большинстве комнат земляные полы, но ты сам видишь, что они чисто выметены, а грязь убрана. В тех комнатах, где двери выходят наружу, перед входом обязательно лежат плоские речные камни: о них вытирают ноги и там же встречают гостей, как на парадном крыльце. Грозди свежих бананов над кроватями тоже для гостей, которых здесь уважают и любят. Эти люди… Возможно, их одежда грязна, но, ложась спать, они аккуратно ее складывают, а не бросают на пол, мужчины подпоясываются ремнями и снимают шляпу, даже когда заговаривают с соседом, а женщины покрывают головы платками.
Со всем, что́ она говорила, я был согласен. Единственное, чего я не понимал, так это того, зачем Лина все это мне говорила. Так я ей и сказал:
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Я хочу, чтобы ты понял разницу между бедностью и нищетой.
– И в чем же она заключается?
– В том, что можно жить в бедности и не быть нищим.
