Бездомная облезлая кошка, вопящая от страха и одиночества в подворотнях и ищущая себе любого пристанища. Стоило этому незнакомому, в сущности, человеку лишь немного постараться, как она уже готова ластиться у его ног, заискивающе мурлыкать и заглядывать в глаза. Ну, может быть, и не совсем так-то уж, но помочь очень-очень хотелось.
— У вас есть баралгин? — решилась она на вопрос и тихо тронула его за плечо.
— Что? — еле просипел Володя и слегка приоткрыл лихорадочно поблескивающий левый глаз.
— Баралгин у вас есть? Это обезболивающее такое, достаточно сильнодействующее.
— Да-да, знаю, слышал… Не знаю, есть ли, нет.
Нужно в аптечке посмотреть. Там, где-то на книжных полках. Поищи, а то я сейчас точно издохну.
Баралгин нашелся минут через пять суматошных поисков. Падали на пол какие-то глянцевые журналы, дразня на разворотах загорелыми женскими задницами. Автомобильные каталоги осыпались ворохами, ненавязчиво предлагая заграничный комфорт, сверкающий лощеными, словно у дельфинов, боками дорогих машин. Альбом для фотографий ей встретился всего один, и Маше до зуда в ладонях хотелось полистать его. Но за спиной, стиснув зубы, стонал и метался ее спаситель, и ей приходилось спешить.
— Вот, выпейте сразу две. — Она протянула ему на узкой ладони две таблетки, в другой руке держа кружку с водой. — С одной лучше не будет…
Володя принял лекарство, отвернулся от нее на правый бок, и тут же его голова с коротким ежиком русых волос скрылась под одеялом.
— Конечно, конечно… — тихо молвила Маша в его свернувшуюся бубликом спину. — Поспите…
А я пока расставлю по местам все ваши журналы.
На самом деле ей не терпелось полистать альбом фотографий, на который она наткнулась, разыскивая аптечку.
Небольших размеров, с твердыми темно-синими обложками и с золотым тисненым экслибрисом в верхнем правом углу. Маша села с ним на диван, положила на колени и несколько мгновений поглаживала гладкие корочки, не решаясь перевернуть их. Ей самой не очень нравилось непрошеное вторжение в чужую жизнь, но коль уж так распорядилась судьба и все считали своим долгом вмешиваться в ее жизнь, то чего уж ей-то…
Она открыла альбом, несколько минут недоуменно моргала, потом долго листала его, снова и снова возвращаясь к первой странице.
Фотография была всего одна. Большой, на всю страницу портрет женщины. Красивой женщины…
Нет, не так. Это был портрет божественно красивой женщины. Фотограф, снимавший ее, несомненно, должен был быть безумно влюблен в нее.
Задний план, свет, поворот головы — все было продумано до мелочей и очень выгодно оттеняло ее красоту. Это мог сделать только человек, влюбленный либо в свою профессию, либо в женщину. Маша подозревала, что профессия здесь ни при чем.
Смотреть на эту даму и не заболеть ею было просто невозможно.
Пронзительные черные глаза, высокие скулы, изумительной формы тонкий нос с трепетно нежными дужками ноздрей, и рот… Господи, даже евнух возжелал бы припасть к этим сочным капризным губам и впиться в них в жажде испить до дна всю красоту их сладкого яда.
Нет, не ревность и даже не зависть забурлила в ее груди в тот момент, когда она захлопнула альбом и осторожно пристроила его поверх стопки журналов. Какой-то непонятный стыд, сожаление и еще робкое желание рассмотреть себя в зеркале. Будто оно могло отразить что-нибудь новое, а не ее темные невыразительные глаза с запущенными бровями и стрельчатыми ресницами, которые ни одна крутая тушь не способна была загнуть кверху. А нос?!
Боже, Маша ненавидела его всем сердцем. В его «милой курносости», как определяла для себя ее мать, Маше виделась картошка. А в тонких, будто обведенных слабым розовым карандашом, губах, вопреки материной «аристократичности», угадывалась безвольная нетронутость. Что уж говорить о волосах… Разве могут ее серые патлы, летом выцветающие отдельными пегими прядями, сравниться с блестящей шевелюрой черноволосой красавицы? Нет, не станет она смотреться в зеркало.
И спрашивать о ней она ничего не станет, когда он проснется. Не потому, что прав на это у нее никаких не имеется, а потому, что глупо задавать вопрос, на который заведомо знаешь ответ.
Почему-то Маша была уверена, что эта красавица приходилась ему женой. Причем женой горячо и преданно любимой. Оттого и не нашлось в альбоме рядом с ней места никому из его друзей и близких. Там на этих пустых, нетронутых страницах царила только она. И только она царила в его сердце.
Почему же тогда он здесь? Почему не рядом с ней? Вопросы, вопросы, вопросы… Будет ли когда-нибудь конец им, наступит ли когда-нибудь ясность?..
Осторожно ступая. Маша подошла к нише, ведущей в его крохотную опочивальню, и прислушалась. Дыхание ровное и достаточно глубокое, значит, боль отступила. Спит… Ну и пусть себе спит.
О чем и как с ним разговаривать, она пока представляла с трудом. Как с трудом представляла возможность совместного проживания в этом крохотном вагончике. Хотя спать она вполне смогла бы и на диване, его даже раскладывать нет необходимости: сиденье достаточно мягкое и широкое. Другой вопрос: найдется ли у него подушка с одеялом и сменой белья. Все ее имущество, уцелевшее в кровавой вакханалии, было добросовестно разворовано еще ночью. Той самой ночью, которую она провела в многочасовых допросах, а потом корчилась на узкой Нинкиной койке в ее комнате. Утром оказалось, что пломба с двери кем-то сорвана, а все, что подверглось милицейской описи, подверглось позже набегам алчных соседей. Ни денег, ни относительно приличных вещей Нинка там не нашла. Хотя могла и соврать…
Маша оторвала взгляд от его спины и снова огляделась. Чисто, тихо и вполне уютно. Все это она научилась ценить — покой, тишину. Когда никто не старается залезть тебе в душу. Не теребит с решениями. Не торопит с действиями. Хорошо бы случилось так, что ей вдруг повезло с ним — этим современным рыцарем…
Маленький холодильник, больше напоминающий тумбочку, был почти пуст. Десяток яиц, два перемороженных окорочка и ополовиненная коробка сметаны. В отделении для фруктов, правда, корчилась в предсмертных муках пересохшая морковка и луковица, пустившая длинный-предлинный хвост зеленых стрелок. В навесном шкафу нашлась горсть риса и упаковка вермишели быстрого приготовления. Маша убрала вермишель подальше. Слишком уж скептическим было ее отношение к подобного рода гастрономическим удобствам.
Кофе три в одном, бульонные кубики со вкусом свинины или курицы. Никакие пищевые добавки, хорошо сдобренные химикатами, не способны заменить кусок хорошо прожаренной отбивной или зажаренной в духовке курицы.
Быстро разморозив окорочка в кастрюле с горячей водой, она освободила мясо от костей и мелко его порубила. Бросила все это в глубокую сковороду с растительным маслом, накидав сверху измельченные овощи. И спустя полчаса засыпала все это рисом. Это, конечно же, не было пловом. Тем пловом, который они так любили стряпать с матерью, но все же это было лучше, чем столовская еда, при воспоминаниях о которой к горлу подкатывал неизменный тошнотворный комок.
