Володя нехотя отвел глаза и быстро, словно боялся, что его перебьют, заговорил:
— Гм-м-м… Твоя теория относительно твоего имени ошибочна, поверь мне. Над каждым из нас тяготеет рок. Просто иной умеет его обойти, свернув в нужный момент, другой просто-напросто не заметит. Ну а такие вот, как мы с тобой, обречены всю жизнь тащить его досаждающую тяжесть. Сгибаться до самой земли, корчиться и кряхтеть… Потом пытаться все это сбросить с себя, но… Но мы обречены…
Она вдруг все поняла. Почему? Ни за что на свете она не смогла бы дать вразумительного ответа на этот вопрос. В какой-то непередаваемо краткий момент это ударило ей в голову, и она все поняла.
— Как давно умерла твоя жена?.. Ты убил ее?..
Володя не отпрянул, не вскинулся в гневном протесте, не накричал на нее. Его спина мгновенно прогнулась, превращая его молодое тренированное тело в жалкое немощное туловище нахохлившегося старца. Голова безвольно повисла меж поникших плеч, и тут он отчаянно замотал ею из стороны в сторону, скорбно выкрикивая:
— И ты туда же?! И ты тоже?! Как ты могла?!
Как ты могла подумать такое?! Ты!.. Которая прошла тот же путь, что и я! Да я любил ее! Любил даже тогда, когда узнал о ее изменах… Представляешь, она мне изменяла! Хотя это невозможно представить!..
— Это не так уж трудно, — Маша заметила, как уязвленно дернулся его подбородок, и поспешила утешить:
— Я не тебя имела в виду, а себя. Мой муж… Все дело в нем… Мой покойный муж считал делом чести трахнуть любую женщину, подошедшую к нему ближе, чем на пару метров. Он был… таким.., безупречно красивым.., мерзавцем… Боже, каким красивым было его тело! Его совершенное, гладкое тело в буграх мышц. Такого золотистого оливкового цвета, которое хочется гладить и ласкать бесконечно… Он любил, когда на него смотрели.
Когда им любовались… Представляешь, он заставлял меня присутствовать в ванной, пока он купается! Я могла делать что угодно: сидеть на стульчике и смотреть на него, чистить зубы, сушить волосы феном, но мое присутствие было для него обязательным. Сначала мне это нравилось, потом ничего, кроме боли, не причиняло. А однажды он рассмеялся мне в лицо, открыв совершенный по форме рот. Оскалил безукоризненные зубы в хищном оскале… И сказал мне, что трахнет мою мать… Что она осталась единственной женщиной в городе, которую он еще не трахнул… И я…
— И ты швырнула ему в ванну включенный фен?! — Спина Панкратова выпрямилась и натянулась тетивой, а руки впились в край стола, словно он боялся лишиться опоры и упасть, услышав ее ошеломляющий ответ.
Если бы он ее ударил, ей было бы легче. Но он произнес вслух то, что она больше всего боялась услышать.
Маша взвилась с табуретки, подскочила к нему вплотную, ухватила за плечи и начала трясти что было сил, громко вопя и брызжа слюной ему в лицо.
— Я не делала этого, понял? Я не делала этого!
Меня вызвали на улицу телефонным звонком! Кто-то позвонил и сказал, что на нашей машине сработала сигнализация. Он ударил меня пинком в зад и отослал во двор. Это был его «Форд Сьерра»! Как же! Его любимая тачка, почти новенькая. И он шлепнул меня мыльной ступней по заднице, оставив на ней мокрое пятно, и выгнал на улицу проверить, так ли это. А когда я вернулась, все уже.., все уже случилось! Он лежал, аккуратно уложив голову на подголовник и свесив свои умопомрачительные кисти в клочьях пены. Рот оскален… Глаза открыты… И фен… Он всегда был включен в розетку и висел на крючке. Там, с той стороны, где ноги. Теперь же фен плавал меж островков пены, а он.., он был мертв…
Володя встал, оторвал ее руки от своих плеч и крепко прижал к себе. Дрожащую, вопящую и брыкающуюся, пытающуюся вырваться из его рук и что-то доказать кому-то незримому за его спиной.
— Меня спасло от тюрьмы только то, что кто-то из соседей видел меня… И еще какого-то человека, выходившего из нашей квартиры в тот самый момент, когда я была во дворе и ублажала его машину, которая вопила и вопила и все никак не хотела униматься! Боже мой! Володя, это было так… так ужасно! Он был совершенно недвижим… Еще не заходя в ванну, я поняла: что-то случилось..
— Почему? — тихо шепнул он ей в ухо, легонько поглаживая ее спину, постепенно под его руками становившуюся податливой. — Потому что дверь была приоткрыта? А ты точно помнила, что запирала ее, так? Или потому, что он не распевал своих дурацких куплетов «Мама, а я доктора люблю…»?
— Нет. — Маша отстранилась и удивленно посмотрела ему в лицо. — Он все время пел: «Почему я водовоз…»
— Почему?
— Не знаю. Может, потому, что он занимался этим. Держал заводик по производству газированной воды и сбывал ее по торговым точкам области.
А.., твоя… Катенька.., она что же, пела про доктора?
— И еще про шофера и про летчика, который высоко летает и много денег получает. — Глубокие складки, вмиг обозначившиеся скобками вокруг его рта, сделали его лицо скорбным и жалким. Не говоря ни слова, он увлек Машу в комнату и, усадив на диван, крепко прижался к ее теплому боку. — Она совершенно не умела петь. Во всем остальном она была совершенна! Лицо, фигура, манеры, секс… Все, кроме пения. У нее абсолютно не было слуха, и меня это бесило. Особенно в те моменты, когда она собиралась невесть куда. На все мои вопросы о том, куда она собирается, она смеялась мне в лицо и отчаянно фальшивила про доктора… Это было.., так мерзко…
— Потому что ты знал обо всем?
— Да. Я все знал почти с самого начала. Их было много у нее. Я бы мог еще понять, если бы возникло чувство. Но всякий раз это происходило с совершенно случайными людьми. С каким-нибудь грязным пацаном на мойке машин или заправке.
Продавцом газет или разносчиком пиццы… Последнее время я опасался к ней прикасаться из боязни подхватить какую-нибудь заразу. Но эта дрянь всякий раз соблазняла меня! Я был слаб перед ней!
Очень слаб. И не могу до сих пор простить себе этого…
Он замолчал. Маша не спешила нарушать тишину, которую любила слушать.
Тоненько подвывая, крался во входную дверь ветер. Ранние сумерки за окном быстро линяли, уступая место чернильной темноте. Скоро на небе .должны были зажечься холодным неоновым светом первые звезды, и ощущение собственной заброшенности станет более острым. Так всегда бывало с ней прежде. Ветер, темнота и ледяной свет бесчувственных звезд, льющийся с небес.
Сейчас все было так и не так. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и не говорили ни слова. Каждый думал о своем, но ощущения собственной изоляции пропало. Плечо человека, сидящего рядом, приятно согревало и дарило странное чувство защищенности. Казалось, с чего бы это?.. После таких-то обнажающих душу исповедей, которые каждый с надрывом выдергивал изнутри, и вдруг такое блаженное тепло…
За дощатой стеной вагончика громко заскрипел снег под чьими-то быстрыми шагами, кто-то заговорил на повышенных тонах, выматерился, и наваждение начало медленно таять, как свет уходящего дня за окном.
