Одним словом, последние полгода здешние окрестности стали местом диким, ненадежным и очень опасным. Огромными буквами на первых полосах были выведены призывы не забредать в те места, дабы не быть съеденными заживо. И так далее и тому подобная дребедень. Нинка бы никогда не поверила в подобную чушь, кабы не фотодокументы, свидетельствующие о том, что жертвы все же имели место быть. Кто и за какую мзду допустил рьяных представителей желтой прессы до расчлененных трупов, оставалось загадкой, но Нинка самолично видела на газетных листках фрагменты изуродованных тел.
— Это кошмар! — закончила она свой рассказ. — И то, что он тебя тут поселил, наводит на размышления. Еще на какие размышления, подруга! Так что…
— Так что — что? — Маша побродила по комнате и встала у гостьи за спиной. Плечи у той сами собой приподнялись, а короткие волоски на затылке как-то странно топорщились. — Что ты там на мой счет придумала?
— Уехать тебе нужно отсюда, понятно? — Нинка, чуть повернув голову, исподлобья глянула на Марию.
Та промолчала, не без ехидства отметив про себя, что со своей трогательной заботой Нина вроде как-то запоздала. Узнала из газет про Панкратова и маньяка. Добросовестно следила за первым и отчего-то умолчала о втором. Почему?..
— Ну что? — Нинка все же не выдержала и встала: неуютно чувствовать, как затылок тебе сверлит проницательный до тошноты взгляд твоей напарницы. Она отошла от Маши подальше и с безопасного расстояния спросила:
— Едешь со мной или нет?
Видя, что Маша в замешательстве, она решила поднажать. А чтобы ее напористость, упаси бог, не показалась чрезмерной и навязчивой, Нинка начала суетливо убирать со стола.
— Вот и не съела почти ничего, — попеняла она вскользь, благополучно забыв, что почти весь завтрак умяла одна. — Ну да ладно, обедать будем уже у меня. Я на койке лягу, а тебе на полу постелю. Оно не хоромы, конечно, комната в коммуналке. Клоповник в спальном районе. Но все же лучше, чем ничего. И много дешевле самой дешевой гостиницы. Зато в безопасности. Соседей двое: старушка — божий одуванчик и пацан-наркоша. Первая постоянно в полудреме, второй вечно в торчке.
Так что нам никто мешать и домогаться не будет.
Собирайся… Хотя вижу, вещи у тебя давно собраны. Сейчас ходко до машины, она тут в соседней посадочке припаркована, и через пару часов мы в белокаменной.
Она болтала без умолку. Маша с досадливым вниманием отслеживала, как бывшая напарница по рыбному цеху убирает со стола, моет посуду, расставляет ее в допотопной сушке и приводит ей довод за доводом, в силу которых ей нужно бежать отсюда безостановочно и не оглянувшись.
Конечно, она во многом права. И все ее подозрения не были беспочвенны. История на поверку выходила скверная. Даже более того — мрачноватая вырисовывалась историйка. И, по-видимому, запросто так Маше не удастся отлежаться на койке, дожидаючись, пока господин Панкратов сподобится с ней развестись.
«Обложили со всех сторон! — неприязненно подумалось ей. — С одной стороны — благоверный с его меркантильными интересами, с другой — Нинка, которую бросает из стороны в сторону и которая до сих пор так и не определилась, какого же ей берега держаться. Так мало этого… Теперь еще и оборотень!»
В рассказы про оборотня Маша не верила. Но факт оставался фактом: на этом заброшенном хуторе кто-то бродит ночами, и этот кто-то может оказаться на поверку опасным рецидивистом с огромным багажом из расчлененных трупов за плечами.
Надо бежать! Бежать, как выразилась Нинка, безостановочно и не оглянувшись. Но куда? С Нинкой она не поедет — это однозначно. Уйти от волка да напороться на медведя? Нет уж! Хватит ее дружеского участия. За глаза хватит. Нужно попробовать выбраться из всего этого самостоятельно. Вопрос в другом: хватит ли сил снова бежать без оглядки.
— Чего надумала? — настороженно поинтересовалась Нинка, успев к тому времени не только убрать остатки их совместного завтрака, но также выудить из-под кровати Машину сумку, покидать в нее разбросанные по комнате вещи, обуться в кроссовки и застыть в боевой готовности у порога. — Идем?..
— Идем, — согласно кивнула Маша, решив, что сбежит от Нинки при первой же возможности.
Она стянула с себя пижаму, под завистливым взглядом гостьи облачилась в успевшую полюбиться джинсовую пару и, выпроводив Нинку из дому, застыла у порога.
Ее взгляд метался по комнате, поочередно останавливаясь на каждом предмете и будя пусть мимолетные, но совсем не неприятные воспоминания.
Ваза на подоконнике… Ее привез Володя после очередного долгого отсутствия. Сунул ей в руки и, буркнув что-то едва различимое, выудил из-за спины букет гвоздик. Ей было очень приятно. Пусть это был не знак внимания. Пусть скорее выглядело дополнением к купленной вазе, но ей все равно было приятно получить от него цветы, пусть и в такой вот неказистой форме.
Шелковый халат на гвоздике у кровати… Странно, что Нинка его не взяла, собирая ее вещи. Помнится, он накинул его на ее голые плечи, игнорируя запреты не входить в кухню, где она мылась в тазике, поливая себя горячей водой из глиняного кувшина с отколотым соском. Он тогда подхватил ее на руки, халат соскользнул с плеч, намокнув и оставшись в тазике, пока она утром его не прополоскала и не вывесила на улицу сушиться.
Стол, за которым они вместе завтракали, обедали и ужинали. Стулья, салфетки, тарелки… Все те предметы, которых они касались, живя бок о бок. Кровать, в которую они ложились, с наивным упрямством ощущая себя семьей. Ею, во всяком случае, так ощущалось. Пусть гнала от себя эти мысли, пусть цинично высмеивала себя, самозабвенно уступающую его желаниям. Крепилась и старалась быть сильной. Теперь-то чего уж… Чего теперь кривить душой перед самой собой: ей было очень хорошо с ним. Так хорошо, что до боли хотелось верить в то, что все у них получится. Не получилось…
— Едем. — Маша села рядом с Нинкой, и та, послушно кивнув, завела машину.
Они ехали очень долго. Настолько долго, что Маша небезосновательно начала подозревать Нинку в очередном злом умысле. С какой, собственно говоря, стати той нужно было трижды сворачивать? То МКАД-Восток, то МКАД-Запад, то опять вырулила на Кольцевую. Либо заблудилась, либо путает следы. С последним она явно перестаралась.
Маша совершенно не знала Москвы и, торча последние полчаса в очередной пробке, была в состоянии, близком к истеричному припадку. Кругом машины, машины. Сотни, тысячи машин. Снующих без устали, урчащих и плюющихся удушливыми выбросами, которыми заволокло все вокруг и которые, казалось, впитались в каждую клетку ее тела. Воздуха катастрофически не хватало. Вот еще совсем чуть-чуть, и она непременно хлопнется в обморок либо умрет от недостатка кислорода. Мысли сделались неповоротливыми и тяжелыми. Тело обмякшим и безвольным. В горле застрял горький комок, проглотить который не представлялось никакой возможности.
— Долго еще? — просипела, не выдержав, Маша, когда Нинка, в который раз перестроившись, опять куда-то вильнув.
