В классе она ни с кем не общалась, кроме верной подруги и соседа по парте Юрьева. Валерка Юрьев делал вид, что не слышал ни о каком позоре. Скоро остальные тоже забыли об опале Нефедовой. Кто-то распустил слух, будто Лелька Нефедова съехала с катушек потому, что ей прямо на конференции сообщили о смерти близкого человека. В школе перестали реагировать на Лелю, как на психопатку. На улице уже не слышалось шепота: «Ой, смотрите-смотрите, это идет та Нефедова, которая…» После успешной сдачи экзаменов классная руководительница Тамара Геннадьевна смягчилась и переписала характеристику.
Любая невероятная история теряет со временем сочный привкус эпатажа. В стране взбурлили такие события, что случай в горкоме неожиданно покрылся флером бунтарства. Все изменились, изменилась страна. Бывшие одноклассники при встрече с Лелей одобрительно вспоминали ее «путч в миниатюре»: «Буревестник ты наш!» А с годами и «путч» поблек. С тех пор она посетила массу собраний, заседаний, пленумов и прочих конференций. Порой от трибунных речей к голове приливало что-то горячее, в теле звенело подзуживающее эхо… Не раз приходила мысль проконсультироваться у психиатра, но начиналась ремиссия (если недуг действительно был), и благие намерения отступали. Нет, больше юные ножки Лели не отражались на лаке официозной мебели. Не говоря уж о нынешних, с голубыми разводами наметившегося варикоза…
Наташа подшофе как-то спросила:
– Ты читала у Фрейда о перверсиях? С чего это, интересно, на тебя, скромницу нашу, напал приступ эксгибиционизма?
Не уточнила когда и где. Знала, что «больной» случай лежит поверх всей памяти подруги.
Не веря Наташиному ножу в спину, Леля чуть не задохнулась от обиды:
– Экс… гибиционизма? Я правильно услышала?
– Ну да, – струхнула Наташа. – Нудизма то есть…
– Думаешь, я там еще что-то кроме груди показывала?! – закричала Леля с мгновенными слезами. – Вы все так думаете? Мне что – повеситься надо было сразу? Или сейчас повеситься?! А… плевать! Меня тошнит от вас и от вашего озабоченного Фрейда!
Хлопнула дверью, аж штукатурка на площадке посыпалась. Потом Наташа позвонила, голос был кротости голубиной:
– Прости… я не хотела…
Помирились.
Елена давно провела свой психоанализ и знала, откуда растут ноги ее страха. Он возник в детстве, во время невольного погружения маленькой Лели в трудно управляемую стихию. Это была всего лишь очередь за колбасой – в некотором роде образчик поведения общества и вожделенный продукт, ставшие притчей в постсоветских языцех.
Открытие издержек социального времени крайне редко способно вызвать нарушение в детской психике. Но и тогда, когда соприкосновение ребенка с грубой средой ранит его, любовь и терпение способны уничтожить причины травмы. А случается, что даже небольшое, на взгляд взрослых, происшествие поражает доверчивую душу скрытым недугом, с которым человеку приходится бороться всю жизнь. Не везет единицам. Елене не повезло.
…Папа развернул бумажный пакет и гордо произнес мычащее слово:
– Мутоновая!
Мама с бабушкой восторженно ахнули. Розовая шубка была чудо как хороша. Шестилетняя Леля погладила рукав: он ластился под ладонью будто теплый котенок.
– Что такое «мутоновая»?
– Значит, из настоящего меха, – смущенно ответила мама.
– Бывает ненастоящий?
– Бывает, – пришел на помощь папа. – Из ниток.
– А настоящий из чего?
– Ну ладно, я пошла, – громко сказала бабушка. Жила она отдельно, ходила только присматривать за внучкой.
Пока мама провожала бабушку к автобусной остановке, Леля гуляла во дворе в новой шубке. Собралась было взойти на горку, когда подоспела мама, схватила за руку, и они помчались в гастроном.
– Колбасу выбросили, – пояснила на бегу мама.
Леля вообразила гору выброшенной колбасы, которой они набьют полную сумку и пойдут домой, но все оказалось по-другому.
В магазине скучились сто людей или даже тысяча. Взрослые люди рвались к прилавку, ссорились и толкали друг друга, как драчливые мальчишки. От толпы исходил нехороший густой запах. Так пахло в зоопарке, Леля помнила. Душные животы и спины сдавили ее со всех сторон, оторвали от маминой руки и запихали в угол.
– Стой там! – закричала мама и, кажется, еще что-то крикнула, Леля недослышала.
Кто-то дохнул на нее луковым салатом:
– Дают, уже дают!
Перекрывая нарастающий шум, продавщица рявкнула:
– Палка на одного!
Не успела Леля удивиться, зачем людям палки – драться, что ли? – как события понеслись с бешеной скоростью. Очередь взревела на разные голоса, зажевала девочку внутрь и притиснула к большому пузу в пальто с колючим ворсом. Ворс натирал ей щеку. Вдруг над пузом кто-то взвыл:
– Рожу сейча-ас… Люди-и, рожаю-у-у!
Человеческое месиво снова быстро задвигалось, поволокло Лелю по меховым и драповым кишкам. Страшная мускулистая сила больно, с хрустом в косточках, закрутила ее и, довертев до выхода, выплюнула в одном платье на улицу. Следом вылетели и упали на грязные ступени розовая шубка и шапка.
Хотелось броситься к дверям, пинать их, бить кулаком и ругаться плохими словами. Сидя на снегу у лестницы, Леля цепенела в ужасе от крамольных мыслей и отказывалась понимать, что происходит. Перед глазами тряслась вставшая дыбом дорога, качалась улица, валились деревья. Незнакомый женский голос истерично выкликал:
– Лелечка, ты где? Леля-а-а-а!
Голос был чужим, но заставил ее очнуться. Она подобрала шубку и заковыляла прочь.
У Лелиного слуха была хорошая память. Голоса с их интонационными особенностями отпечатывались как на магнитной ленте. После выяснилось, что звала Лелю все-таки мама, и дочь поняла, что значит кричать не своим голосом. Мама скоро прибежала домой. От великого облегчения не стала ругать ее за самовольный уход из магазина. И за потоптанную шубку с оторванными пуговицами Леле не попало.
Папа неодобрительно высказался о какой-то стране, помог маме почистить испачканный шубкин мех и спокойно уткнулся в газету. Ничего же смертельного не произошло. Просто дочь потеряла в очереди маму, мама потеряла очередь и розовая шубка утратила свой шелковый блеск. Зато, пусть без колбасы, все остались в относительной целости и сохранности.
Леля узнала много нового о колбасе. «Палкой» продавщица, оказывается, назвала батон вареной колбасы. Докторскую делали для всех, не только для врачей. Чайную – без чая. Молочную, возможно, с добавлением молока. Копченую краковскую и сервелат было не достать. Ливерную «собачью радость» люди покупали понятно для кого, но ели и сами.
Леля уже умела читать и впервые сама написала карандашом на коробке хлебцев «Я боюс гастраном». Коробку вкуснейших хлебцев с изюмом мама принесла в больницу, когда кризис воспаления легких у дочки миновал.
