– Какие недоброжелатели? У нее и друзей-то не было. Я да вон она, Елена.
– Веденяпина курила?
– Да вы что?! – Оксана возмущенно задышала «Гжелкой» и узбекским луком. – Она даже не пила!
– Странно, – сказал следователь.
– А почему вы э-э… спрашиваете? – Елена с ужасом обнаружила, что трудно ворочает языком.
– Рядом с телом Веденяпиной были найдены осколки стеклянной пепельницы. Очевидно, Веденяпина держала ее в руке. Откуда она эту пепельницу взяла, если не курила? – Мент задумчиво вздохнул. – Или швырнул кто? И зачем прыгнула далеко? Это усугубило летальный исход.
– Летательны-ый, – икнула Елена.
– Ага, – согласился разговорчивый следователь. – Будто не выпала с балкона, а катапультировалась. Такое впечатление, что кто-то раскачал и выбросил, поэтому упала не прямо – вкось… Значит, на недоброжелателей Веденяпина не жаловалась? А сама куда в тот день ходила?
– Кажись, никуда не ходила, – наморщила лоб Оксана. – Не присматривалась я.
– Плащ накинула, значит, на улицу собиралась на ночь глядя… Странно…
Заперев за следователем дверь, Оксана подмигнула:
– Добьем?
Они «добили» «Гжелку». Пошарив за холодильником, хозяйка нашла бутылку с остатками какого-то портвейна.
С непривычки Елену стало подташнивать, в носу щипало. Хотелось блевать, курить, плакать, петь. «Умру ли я-а-а, ты над могилою гори, сия-а-ай, моя звезда»… Типа того…
– Ты где, Елена, работаешь-то?
– В редакции.
– Журналисткой, что ли? – прищурилась Оксана.
– Корректором, – быстро соврала Елена. – Ошибки исправляю в текстах.
– А-а, – кивнула Оксана. – А я – газооператором. Сутки через двое стою, двенадцатый год уже. Работа не тяжелая, не пыльная, и платят нормально. До того в мебельном цехе вкалывала. Вот там пылища и начальство грубое. Получка с гулькин нос, из долгов не вылазила… Бедняжка наша тоже пшик получала в своей аптеке. Только когда влюбилась, начала приличные вещи себе покупать. Шубку нутриевую к зиме взяла…
– Влюбилась?
– Типа того. Он, видать, женатый, ну я так думаю. Разок обмолвилась – люблю, мол, одного человека. А он ни разу не приходил. Я не видала, по крайней мере. Вот и бросилась с балкона от неразделенной любви… Ну, давай по последней.
В прихожей обнялись как родные.
– Я дверь открытой подержу, а то свалишься, у нас тут лампочек сроду нету. Давай, Елена, пока-пока. Заглядывай, я ж сутки через двое…
Елена не забыла обернуть руку платком, понимая, что, несмотря на свет из двери, перила ей все равно пригодятся. Спустилась почти на дно, когда сверху донеслось:
– Елена, погоди! Погоди!
По ступеням запрыгал световой мяч фонарика, и наконец пухлые пальцы, схватив ее руку, вложили в ладонь кусок твердой лощеной бумаги:
– Вот фотка тебе! Вспоминать Жанночку будешь.
Елена непонимающе уставилась на матовое пятно Оксаниного лица с высвеченными под глазами и подбородком мешочками:
– Жанночку? Какую… Жанночку?
– Ну ты даешь! – ахнуло мешочное лицо. – А кого мы с тобой сейчас поминали-то?!
Обе женщины соображали медленно. Постояли, напряженно всматриваясь друг в друга в неверном свете. Сквозь трубные всхлипы за стеной журчала вода. Наконец Оксана что-то смекнула, издала непонятный звук и, подбоченившись, дохнула громко и грозно:
– Журналистка!
Елена попятилась, нашаривая ногами нижние ступени. Вот, кажется, и пол. Только бы не споткнуться.
– Ты чего вынюхивала, а? – с присвистом и шипением наступало на нее туманное облако волос и водочно-лукового перегара. – Ты какого фига такая сюда приперлась? Интересно стало, как люди от несчастных любвей мрут? Статью напишешь, журналюга противная?!
Елена повернулась и, запинаясь, побежала из подъезда мимо красных глазков сигарет, прыгающих в чьих-то невидимых губах. Вслед ей несся негодующий визг, приправленный забористыми словечками. Увесистая дверь захлопнулась за спиной с глухим похоронным стуком. Воздух стал чище.
Накрапывал реденький дождь, обычный для этого времени, когда большая река болеет после ледоходных потуг. Двор не держал равновесия и, покачиваясь, кружился в темпе не очень быстрой милонги. Неудивительно, ведь Калерия Альбертовна рассказывала, что этот аргентинский танец произошел от песенно-танцевальных развлечений городских окраин. Ноги Елены из-за дворовой милонги норовили подсечь одна другую, в животе плескалось горюче-смазочное вещество. Зайдя за подпирающую кривое крыльцо сваю, Елена уперлась в нее лбом и освободилась от желудочного безобразия. Телу сделалось легче. Шаткие ноги немного окрепли и, борясь с танцем, ступали носками внутрь.
Параллельно многолюдным берегам текла темная дорога, полная брызжущих машин. Елена плелась по незнакомой улице в поисках автобусной остановки, а та играла в прятки. Коварно скрывалась где-то за полем суженного моросью зрения. Прохожие, как брошенный в воду мусор, плыли туда-сюда или заворачивали в порожистые переулки. Многие лица казались добрыми, но Елена не решалась спросить, где прячется остановка. Кто-нибудь мог узнать журналистку Юрьеву по фотографии в ее авторской рубрике. Оксана и Антонина, или Жанночка Веденяпина, которые здесь живут, ясно дали Елене понять, что местные люди неприязненно относятся к журналистам. Впрочем, Жанночка-Антонина уже нигде не живет…
Елена очень удачно набрела на скамью. Сунула под голову сумку, легла и уснула. Ухнула было в небытие, но тотчас камера сна выхватила из сумерек край котлована. Световой кружок поскакал по ступеням крыльца, уходящего в мрак. Кто-то надежный крепко взял Елену за руку, поэтому она сошла вниз без страха упасть. На дне ямы лежало черное озеро с масляными крапинами звезд. Кружок света переместился. Глянув в мерцающую гладь, Елена увидела вместо своего отражения лицо ребенка – девочки лет шести, со смешно вздернутыми косицами. «Кто ты?» – спросили одновременно Елена и девочка, и свет погас.
Теплый ветер принес в себе два разных запаха – темный и светлый. Темный был духом взломавшей лед воды, светлый – цветущей вербы. Закатное солнце заключило перемирие с дождем. Старик и кошка примостились на незанятом краю скамьи.
Из-под лыжной шапки старика выбивались кольца седых кудрей. Черная кошка – сгусток глянцевой ночи – была без единого пятнышка. Только глаза зеленые, как огоньки такси. Елена осторожно приподняла голову и села.
Поглаживая спинку кошки, старик ласково проговорил:
– Пришла. Меня проведать пришла?
Елена не ответила. Люди в этих местах странные, лучше ни с кем не разговаривать. Встать она не смогла. Колени решительно отказывались выпрямиться, пока ноги проводят сеанс иглоукалывания. Со зрением дело обстояло не лучше – двор и дома все еще кружились. Правда, в медленном, почти черепашьем танго. Скорей бы протрезветь.
