– Дядя Ваня и дядя Григорий? – дрогнул я в нехорошем предчувствии.
Он загадочно улыбнулся:
– И еще кое-кто.
Неотвратимо приближался взрыв тикающей бомбы. Как бы я ни заталкивал миссис Хэйвуд в глубину памяти, в моем мозгу сформировался отчетливый образ мачехи – габаритной и широкоплечей тетки с грубо размалеванным лицом и словами «капец, однозначно». Я подготовился дать отпор, когда она предложит папе пожениться.
Он тоже готовился к предложению… Выгладил и расстелил на столе белую скатерть. Расставил тарелки и приборы – вилки, ножи, ложки-ложечки, в которых я всегда путаюсь. Из кафе принесли заказанную еду в судках…
И вот прихожую с привычным гомоном заполонили папины друзья с женами, конфетами и фруктами в пакетах. Я слегка воспрянул духом: может, «еще кое-кто» касалось дружеских жен, а вовсе не…
Но тут следующий звонок в дверь заставил меня подобраться.
…Эту девушку трудно было назвать теткой. Ничего не оказалось в ней ни от жуткой внешности миссис Хэйвуд, ни от маминой яркой красоты. Худенькая, невысокая. Незаметная, как человек из очереди.
Девушка держала за руку маленькую девочку. Глаза у обеих темнели на светлых лицах как крупные ягоды черной смородины. В них застыло одинаково вопросительное выражение, словно гостьи не поняли, куда явились, а спросить стесняются.
Я был разочарован.
Папа помог им раздеться, повесил в шкаф курточку и пальто. Обернулся ко мне:
– Артем, познакомься, это Надежда Антоновна. Это Мариша, дочка Надежды Антоновны.
– Очень приятно, – вежливо солгал я (большинство вежливых слов – препротивная, но обязательная ложь).
Они прошли с папой в гостиную напряженно, как по шатким мосткам. Я двинулся следом и встал у стены.
Похоже, все гости чувствовали некоторое смущение. Смущенный папа суетился со стульями, друзья смущенно шутили, их жены украдкой разглядывали смущенную девушку со строгим взрослым именем. Папа наконец поборол замешательство и бодрым тренерским голосом пригласил всех к столу. Разлил по бокалам вино. Гости оживленно забрякали тарелками и ложками в салатах.
Общая еда объединяет людей, неловкость быстро исчезла. После тоста «за знакомство» начали задавать вопросы. Надежда Антоновна отвечала правильными фразами, без единого «капец» и «однозначно». И даже без «блин». Вела себя как примерная школьница. Ни малейшего сходства с жизнерадостными манерами мамы.
…Мама была разной – доброй и не очень, отзывчивой и неприступной. Плавной, резкой, молчаливой, разговорчивой. Дошколенком я всерьез подозревал, что в ней живут и не всегда ладят друг с другом два человека – хороший и плохой. Хороший мамин человек любил меня и папу, плохой подзуживал ее лгать, пить джин и скандалить. Но с гостями она умела быть веселой и лучистой, все любовались ею, а эта тетя Надежда Антоновна, наоборот, старалась уйти в тень. Улыбалась натужно, будто давно исчерпала свое веселье и улыбку выдавливает с трудом.
Работает Надежда Антоновна, как выяснилось, в бухгалтерии папиного нынешнего предприятия.
Я совсем расстроился. Видимо, папа не удосужился подыскать себе женщину с более интересной профессией в дальних местах. Хотя бы на своей старой работе. Там много было красивых тетенек-инженеров. Что бухгалтерия? Ведомости и отчеты, скука. К тому же бухгалтеры, мама говорила, люди скупые. Они всегда старались начислить ей меньше денег…
Из-за суматохи мы не позавтракали. Я проголодался с утра, но пожевал крабовый кусочек из салата и не ощутил вкуса от стыда за папу. Он не отрывал от Надежды Антоновны восторженных глаз, словно только что прилетел с планеты, где особи противоположного пола вымерли в прошлых веках. Друзья и жены пили вино, резали мясо, подцепляли, жевали, глотали… А мне изменил аппетит. Я отставил недоеденный салат. Не попробовал блюдо с диковатым названием «цыпленок табака».
«Его душили слезы» (цитата). То есть меня душили.
Девочка потихоньку начала сползать под стол.
– Артем, если ты поел, поиграй, пожалуйста, с Маришей, – попросил папа.
Еще чего!.. Я хотел встать и уйти, но девочка вдруг ухватилась за мои пальцы и взглянула снизу вверх. Вблизи ее черносмородиновые глаза были доверчивыми, как у олененка из старого диснеевского мультика, и ждали моих слов. Я сам не понял, как сказал:
– Пойдем, Бэмби.
Она не была виновата, что ее мама собралась завладеть моим отцом.
Я включил «Черепашек ниндзя». Потом рисовал фей, запускал самолетики, изображал дракона. Бэмби и Мысонку понравилось. Из гостиной доносились песни. Друзья и жены развлекали мою будущую мачеху.
После ухода гостей папа перемывал посуду два часа. Я вытирал и складывал. Папа напевал под нос «Lasciatemi cantare» и о чем-то думал.
– Артем, ты не против, чтобы Надежда Антоновна с дочкой пожили с нами?
Вот о чем он думал. Не против ли я. Странные люди эти взрослые. Зачем спрашивать, если мое «против» никакой роли не играет? Он все равно поступил бы по-своему.
– Мы с Надеждой Антоновной хотим поэкспериментировать. – Папа словно оправдывался. – Видишь ли… у каждого мужчины должна быть женщина, которой он мог бы полностью доверять.
В досаде от своей плаксивости я с силой втянул носом воздух, и слезы в холодном голосе не отразились:
– Наверно, ты не полностью доверял маме, если она уехала от тебя.
– Она уехала и от тебя, – напомнил багровый папа (у его лица удивительная способность с космической скоростью менять цвет).
– Мама когда-нибудь разлюбит дядю Диму.
Он вытер вспотевший лоб:
– Мы с Тасей полярные люди, Артем. Твоя мама ко мне не вернется.
Я отметил, что папа сказал «ко мне», а не «к нам», будто уже отделил меня от себя.
– А вдруг ты опять ошибешься?
– Поглядим. Разве тебе не понравилась Мариша? Ты назвал ее Бэмби, я слышал.
– Она маленькая. С ней неинтересно.
– Зато ей интересно с тобой, и ты почувствуешь ответственность за другого человека.
Меня озарило:
– А! Вы с Надеждой Антоновной хотите, чтобы я присматривал за Маришей? Вам нужна нянька?
Папа опять побагровел:
– Марише скоро пять лет, она вполне самостоятельная девочка. Ты мог бы стать ей старшим братом.
Пусть бы он, черт с ним, проводил опыты со своей бухгалтершей, но не слишком ли это – навязывать сыну экспериментальную сестру?!.
– Значит, ты не согласен, – вздохнул папа.
Я дернул плечом, что при желании можно было посчитать знаком согласия.
Мы убрали посуду и сели доедать остатки угощений.
– Папа, скажи честно: ты отправишь меня к маме?
– А ты передумал и хочешь уехать к ней?
