За столом Ия тоже ничего не сказала, кивала, показывая, что согласна со всеми выступавшими, а про себя думала, что если и изъяли у Люсьена органы в далекой израильской больнице, то новому хозяину они не принесут проку. Почка Люсьена непременно взбунтуется в чуждом ей по крови теле.
Еще подумала, что ни разу ей не пришло в голову спросить, какой национальности компьютерщик. А ведь это было важно. В женской консультации ей задавали вопросы о возрасте, группе крови и перенесенных заболеваниях отца будущего ребенка.
Тут она поняла, что, кроме возраста, ничего сообщить и не может. Выводя в карточке напротив возраста цифру двадцать, пожилая сердитая врачиха подняла на нее глаза из-под очков и окинула изучающим взглядом.
– Гкхм, – сказала врачиха.
– Двадцать один скоро будет, – попыталась реабилитироваться Ия, но вышло не очень убедительно. – Я к следующему приему все узнаю.
К следующему приему она действительно могла сообщить о первой группе крови против ее третьей, болезни Пертеса в детском возрасте и о том, что ей надо подумать, в какую стопку класть ее карточку: на аборт или на продолжение.
В глазах врачихи впервые мелькнуло сочувствие.
– В таком возрасте рожать надо, – сказала она. – Ты уже не девочка. Думай, но не тяни. Может, у тебя все хорошо с ним будет.
Она все сидела на стуле, не уходила. Ей казалось, что вот сейчас врачиха скажет еще что-то важное, то, что непременно ей поможет. В коридоре недовольно шумела очередь.
– Может быть, – ответила Ия, перебирая руками на коленях.
– Следующий! – крикнула врачиха.
Сейчас хорошо не было, и даже больше того – было совсем нехорошо, а попросту – ужасно.
Папочка, узнав новости, ушел в крутой вираж запоя. Не сдержали даже работа, печень и прочие условности. Такой поворот был предсказуем.
Одно дело удобно безрезультатные общие поиски отца в теории и совсем другой коленкор – практические занятия втихомолку, за спиной со вполне ощутимым результатом. Только Ия, вальсируя со своим принцем в новом воздушном замке, не подумала об этом.
В квартире появилась Понтий, которую не пускали на порог со времен сбора денег в пользу золотой операции по «спасению» Папочкиного желудка. Она вновь обосновалась за кухонным столом, по-прежнему покрытым уже истертой клетчатой скатертью, и старательно помогала Папочке заливать горе.
Вместе они нашли записную книжку Ии, а в ней домашний телефон компьютерщика. В тот же день Ие позвонила женщина и спросила:
– Скажите, это правда, что вы живете с женщиной и хотите родить ребенка, чтобы отобрать у нас квартиру?
Так состоялось ее знакомство с матерью компьютерщика, за несколько дней до намеченного им самим. А она еще приглядела для этого знакомства в витрине магазина платье с красными маками, как будто в нем она скинет пяток лет, как будто платьем что-то можно изменить.
– Что ты натворила? – трясла Ия обезумевшего он беспробудного обмывания трагедии измены Папочку.
– А ты, что ты натворила? – икал он в ответ и в бессильно злобе бил кулаком в дверь.
На кухне гремела сковородками Понтий, выказывая полное свое осуждение Ие. Дятел прятался в шести метрах, боясь даже выглянуть в разбушевавшееся бабье царство.
Ей все время хотелось спать. Спала долго, сны не снились, но, когда просыпалась, не чувствовала себя выспавшейся.
Она засыпала даже в метро, и в навалившейся темноте белый свет вагона превращался под веками во всполохи красных маков. На работе спасалась только рвением уже не раз выручавшей заместительницы, сразу уловившей в бодрствующей дреме начальницы неладное и раскинувшей над ней ширму кипучей деятельности без лишних вопросов.
Единственным, от чего ей не удалось отвертеться, стал доклад об удивительном открытии учредителем оборонительной линии Маннергейма в лесах Карельского перешейка. Это знаменательное событие, убедительно свидетельствующее о прозорливости и стратегическом уме руководства, даже отметили небольшим корпоративным банкетом.
С компьютерщиком встречались урывками на скамейке в парке. Он был угрюм, мать и ему устроила скандал, а потом перестала разговаривать. Сидели и молчали, а на прощание Ия утыкалась в его широкую грудь, потому что выше не доставала.
Встречи их становились все реже. Наверное, из-за новой работы времени у него не оставалось. А может быть, он чувствовал, что, как и от врачихи в консультации, она ждала от него важных слов. Не мог же он сказать: «Следующая!»
– Я не убью твоего ребенка, потому что слишком сильно тебя люблю, – сказала она ему. – Это все равно что убить тебя.
– Пойми, я не против него, – сказал он. – Я знаю, как ты его хочешь, и поэтому не знаю, что делать. Сейчас я не могу быть ему отцом. Вот я стану на ноги…
Эти слова означали «нет» в вежливой форме, но для нее, опытного строителя воздушных замков, они прозвучали золотой серединой между «нет» и «да». Оставалось собраться с силами, быстро подыскать недорогое жилье и уйти из квартиры-расчески. Собственно, сделать это надо было раньше, как и многое другое в ее жизни. Деньги у нее отложены, и на первое время, а если не шиковать, то и на год-два, их должно хватить. Ну а дальше вернется на работу, и будет у нее мальчик с черными разлетающимися веером волосами, его глазами, и все как-то образуется.
Когда в третий визит врачиха положила ее карточку в стопку с пометкой «беременные», выдала кучку направлений на анализы и прописала «спокойный образ жизни, особенно ночью», Ия облегченно вздохнула. До этого слово «аборт», хоть и пунктиром, но все же присутствовало в ее голове как возможный вариант, теперь с ним оказалось покончено.
«Прорвемся, ты только не бойся, все будет хорошо, – говорила она внутрь себя. – Вот и в блокаду детей вынашивали. Куда уж хуже. Так что мы с тобой выстоим. Ты мне нужен, я без тебя никуда. Мальчик мой, мальчик, маленький мальчик».
Днем она позвонила компьютерщику и спросила, может ли он помочь с поисками квартиры. Он не мог разговаривать и сказал, что перезвонит. Возвращаться домой она боялась, да там никто уже и не ждал. Накануне Папочка пытался ее придушить, схватив обеими руками за горло, а она закрывала живот, боясь, что пнет. Потом плакал и гладил ей ступни, а она чувствовала, как тянет низ живота.
Вспомнила про живущую неподалеку Муху и пошла к ней. Оказалось, что Мухе ничего не надо объяснять.
– Все уже знают, – трагическим голосом сообщила Муха и широко повела рукой, будто под окнами ее дома стояла целая толпа.
– Кто – все, что знают? – спросила Ия, устало опускаясь на кресло под портретом Джоди Фостер.
– Все знакомые, – Муха плеснула в стакан джин-тоник из банки и подвинула Ие. – И незнакомые. Она ж звонит всем подряд и рассказывает, что ты – шлюха, связалась с малолеткой, да еще и бедным, залетела от него, а он тебя бросил.
