При всей своей нарядности, аккуратности и умытости Ленка была самой незаметной девочкой в классе. Мало того: ее даже к доске никогда не вызывали. То есть почти никогда. Ну, бывало, стишок еле-еле наизусть прочитает. А так – нет. В тетрадках ставили оценки, что-то как-то выводили в четверти. Одни тройки, конечно. Мама ее, дородная, красивая, ухоженная, заходила в школу почти каждый день, спрашивала о дочке у учителей, просила одноклассниц позаниматься с ее девочкой.
Вот моя лучшая подруга Лялька и стала Ленку опекать. Они жили рядом, так что Лялька приходила к Стефановым домой и старательно делала со своей подопечной уроки. В принципе, Ляльке очень нравилось ходить в их дом. Там царили чистота, уют и покой. В столовой, на полированном столе, за которым занимались Лялька с Ленкой, всегда стояла хрустальная ваза, наполненная самыми лучшими конфетами: «Трюфели», «Мишки», «Белочки», грильяж. Ленкина мать уговаривала брать конфеты, не стесняясь, сколько душе угодно. Нам дома такие конфеты выдавали только по праздникам. И то – не сколько хочешь, а не больше двух.
Конечно, каждый день ходить делать уроки к девочке, которая вообще, как оказалось, ничего не понимала, Ляльке было тяжко. Она звала меня с собой. Ну я и ходила, ради подруги. Мы как приспособились? Я писала ей задания по русскому языку, а Лялька по математике. Ленка все это старательно переписывала. Потом мы проверяли, не наделала ли она при переписывании ошибок. Она, конечно же, ошибалась, не понимала же совсем ничего. Тогда приходилось переписывать. Ленка никогда не роптала: она отличалась исключительным терпением и старательностью. Устные предметы она зазубривала, ничегошеньки не соображая. Вообще. Пересказывая, путала слова, произносила что-то невообразимое, не понимая, о чем речь. Ее мама умоляла нас помогать, приходить, угощала деликатесами. Известно было, что папа у Ленки – знаменитый летчик, прославившийся в войну герой, занимает какой-то высокий военный пост. Ну а мама всю жизнь посвятила мужу, дому и дочери. Дом их был идеальным. Дочь – с проблемами. Хотя, если не брать способность к наукам в расчет, Ленка была симпатичной и доброй девочкой, хорошо воспитанной и любящей родителей. Мы тогда не догадывались, что это-то как раз и есть самое главное, а не пятерки по школьным предметам.
А потом мы вообще узнали кое-какие детали, многое объясняющие. Мама моя вернулась после родительского собрания в школе и рассказала, что к ней подходила Ленкина мама и очень благодарила меня за помощь ее дочери. Мама моя, конечно, ответила, что взаимопомощь – это главный принцип юных пионеров. Или мы тогда еще октябрятами были? Нет, уже пионерами. Хотя не в этом суть. А суть в том, что мама Стефановой рассказала, что дочь свою они взяли в детдоме! Мол, жили-жили с мужем, а детей все не было. Ну, она и взяла девочку грудную, от которой в роддоме мать отказалась. Взять взяла, а про наследственность не подумала! Девочка была хорошенькая и, сказали, здоровенькая. И не обманули. Так здоровенькая и растет. И характер хороший. Но умственно развивается плохо. Тут наследственность, ничего не поделаешь. Еще Ленкина мать сказала, что ей не раз предлагали дочку в школу для умственно отсталых перевести, ей там, мол, легче будет учиться. Но Стефанова-старшая ни в коем случае не хотела забирать ребенка из нормальной школы. Сменить школу – это же значит всю судьбу человеку поломать. Дочка-то так вполне нормальная. А что с ней станет в школе для дурачков?
В общем, мы с Лялькой поняли, что у Ленки ситуация – ужас. И учиться не может (это же каждый день какую муку выстрадывает!), и родители неродные! Ну, содействовали, чем могли. Помню, помогали ей устные уроки зазубривать. По словечку вбивала она непонятное для себя в свои не приспособленные к учению мозги. Старалась изо всех сил. Результат оказывался почти нулевым. Но мы всегда заступались за нее перед учителями. Она же не от лени ничего не запоминала! У нее наследственность! Сейчас бы сказали – гены. А тогда слово это только-только перестало быть опасным. Генетиков ведь при Сталине травили, расстреливали. Ну и старшее поколение как-то привычно остерегалось пользоваться иностранными терминами, признанными когда-то вражескими. Как бы там ни было, никто не сомневался, какую роль играет то, что унаследовал человек от своих кровных родителей.
Были у нас и свои собственные мечты и планы, никак не связанные с отстающими учениками. Я, например, мечтала попасть в «Артек». Лучший в стране пионерский лагерь. Крым. Черное море. Медведь-гора. В «Артек» попадали самые лучшие. Надо было очень хорошо учиться, но этого мало. Необходимо было себя еще в чем-то проявить. Ну я и старалась. Училась, общественные поручения выполняла, в олимпиадах по истории и литературе постоянно участвовала. И всегда первое место занимала, заметь! Но как ни старалась, кроме грамот, ничего не получала. Я не горевала по этому поводу. Понимала, что нет предела совершенству: надо стараться еще больше, тогда будет мне «Артек». Я к тому времени еще ни разу не была на море. Вообще! Только мечтала о нем. Представляла, как увижу его бескрайнюю даль, синеву… Еще все, кто был уже на море, говорили, что оно как-то особенно пахнет. Как же мне хотелось вдохнуть его запах!
Я все повторяла слова Пушкина: «В морях твои дороги». От этих слов так и веяло духом странствий. И я мечтала, мечтала, стремилась. Я и сейчас к морю стремлюсь, знаешь сама. Оно для меня по-прежнему очень много значит. А уж тогда! Детские мечты – они же такие настырные, никак не давали о себе забыть. При этом я знала, что надо набраться терпения и трудиться. И все тогда будет.
Наконец, примерно после шестого класса, когда мы уже выросли настолько, что надоело носить пионерские галстуки, я поняла, что «Артек» так и останется моей несбывшейся мечтой. То есть на море я когда-нибудь обязательное поеду, а вот в «Артек» не получится. Возраст брал свое. Стара я становилась для пионерлагеря. Я даже не очень горевала: понимала, что страна у нас огромная, на всех ее необъятных просторах много очень достойных ребят, которым этот лагерь – единственная, может, радость в жизни. Я-то в Москве жила. У меня все рядом: и музеи, и театры, и Дворец пионеров, и кружки всякие. А ребята с Крайнего Севера, например, – что они видят? Благодаря своей сознательности я легко решила, что о море мечтать продолжу, а об «Артеке» лучше забыть.
После каникул возвращаемся в школу. Все высокие, почти взрослые уже, загорелые. Одна Ленка осталась небольшого росточка. Она почему-то в переходном возрасте перестала расти. На личике у нее испуг и угнетенность – ее обычное школьное выражение. Но выглядела она чудесно: у нее теперь были не косы, а стрижка-каре, ей очень шло. Стали расспрашивать друг друга, кто где летом был. Ленку тоже из вежливости спросили. Она и говорит:
– Я в «Артеке» все лето была.
Без хвастовства сказала, просто: спросили – ответила. Она, видно, и значения никакого этому не придавала. У Ленки, я давно заметила, начисто отсутствовали честолюбие, амбиции и, кажется, умение мечтать. Ей будто бы ничего от жизни не требовалось. Она даже не мечтала, чтоб школьные годы скорее закончились, чтоб перестать зубрить непонятно что. Жила себе покорно, все принимая, не протестуя, без надежд.
А мы все ахнули! Ничего себе Стефанова отдохнула! В «Артеке»! Туда ведь самых-самых лучших берут! Как же так?
