Ленка со своей плохой наследственностью равнялась мне – с моей наследственностью выше среднего. (Это я так в своих горделивых рассуждениях сопоставляла.) И я знала почему! Теперь – точно знала! Жизнь таким образом показывала мне, что я такой же генетический урод, как и Стефанова. Да, она с трудом читала и писала и почти не умела решать задачки по математике. Зато она плавала, бегала и прыгала. И не гордилась этим. Просто жила с тем, что есть. А я легко читала, писала и прочее, и прочее, зато к спорту способностей не имела. К тому же теперь я знала и о главном своем генетическом недостатке, о котором молчал только ленивый: о так называемом пятом пункте в анкете моего папы. Из-за него я везде была отвергнута и оказалась в итоге на одной работе с Ленкой. О как! Жизнь в нашей стране равных возможностей причесывала всех под одну гребенку, безжалостно и безучастно к нашим пожеланиям.
Конечно, я утешала себя, что это временно, что потом, учась на старших курсах, подыщу себе работу получше. Но все равно – обида имелась. И эта лишняя обида только добавляла болезненные ощущения к вполне сложившемуся у меня комплексу страданий из-за антисемитизма.
Но с Ленкой мы жили мирно. Она-то никак не могла быть причиной моих страданий. Она старалась, работала, набирала тексты телеграмм (вот и пригодилась ее невероятная усидчивость) и радостно бросалась обниматься, как только меня завидит. Дело, конечно, было не в Ленке. Чего с ней ссориться?
Однажды на почту зашли мужчина и женщина, пожилые, скорбные, в черных одеждах. Они посылали срочную телеграмму, содержание которой уместилось в два слова: «Фира умерла».
Я этих людей очень пожалела. Собственно, в моей небогатой практике это была первая телеграмма, сообщающая о смерти. Я, конечно, сейчас же передала ее Ленке, чтобы та отправила этот траурный текст по назначению. И она отправила – без секунды промедления.
Через пару дней на почту снова зашли те самые скорбные муж с женой. Они все еще были в черном. Однако лица их выражали не тоскливую скорбь, а гнев и ярость.
– Мы телеграмму недавно подавали! Как раз вам, – обратился ко мне мужчина тоном, который, если очень мягко выражаться, можно было бы назвать неприязненным.
– Да, я помню, – подтвердила я, – конечно. Что-то случилось? Не дошла телеграмма?
– Дошла! – грозно выкрикнул мужчина, потрясая той самой телеграммой. – Вот она! Люди приехали на похороны, привезли!!! И что же вы все за люди! Я воевал! Я честно трудился всю жизнь, а каждый проклятый антисемит, каждая шлюха (тут он сделал жест рукой в мою сторону) норовит оскорбить!!!
Я просто окаменела. Шлюхой меня никогда не называли. Ни до, ни после. Я даже не представляла, какую боль может причинить это короткое слово, если оно обращено к тебе. Ответить мне было нечего. Я чувствовала, что жутко покраснела. Меня просто бросило в жар. «Что это с ними? Они с ума сошли?» – подумала я, стараясь не разреветься.
– Вот что они получили! Довольна? Думаешь, любое издевательство с рук сойдет?
Я посмотрела на смятый листок телеграммы, который разъяренный человек швырнул мне прямо в лицо. На бланке значилось:
«Срира умерла».
– Не может этого быть! – воскликнула я.
– Даже смерть им не помеха! – выкрикнул мужчина, сжимая кулаки.
Его спутница смотрела на меня со скорбной ненавистью.
– Я прекрасно помню, что было написано. Там у вас было: «Фира умерла», – стараясь не разрыдаться, оправдывалась я. – Подождите, я сейчас принесу ваш бланк, который я приняла. Они у нас подшиваются и хранятся.
Бланк нашелся немедленно. Только взглянув на рукописный текст, я сразу поняла, в чем дело. Прописная буква Ф была изображена отправителем так, что Ленка, с ее тупостью и непониманием элементарного факта, что не существует в природе имени Срира, приняла Ф за сочетание букв Ср. И никаким антисемитизмом тут не пахнет.
Я понимала, что несчастные люди задеты за живое полученным сообщением. Мало того, что дорогая им Фира скончалась, так негодяи еще и над именем поиздевались. Конечно, сочетание Ср рождает в сознании русскоговорящих людей оскорбительное продолжение.
Естественно, пришлось позвать Ленку. Она жутко испугалась, хотя не понимала, в чем причина ярости оказавшихся против нее людей. Она стояла, низко опустив голову, в хорошо знакомой мне по школьным временам позе вечно виноватого и задавленного этим человека. Ее безукоризненная прическа, дорогая одежда, модельные туфельки вызвали новый приступ гнева у несчастных людей.
– Стыдитесь! – кричали они хором, со слезами на глазах. – Позор!
Ленка смотрела на бланк и очень тихо говорила, так, что слышно было только мне:
– Но ведь тут Ср написано! Вот С, вот р! Что же мне было думать?
Я надеялась, что супруги ее не услышат. Но они услышали.
– Бесстыжая! – закричали они. – Дурочку из себя строит!
Мне очень хотелось отвести их в укромный уголок и там объяснить, что Ленка никого из себя не строит. Она и есть дурочка. Бедная дурочка. От природы.
– Фашисты! – разошелся тем временем оскорбленный посетитель. – Антисемиты! Я этого так не оставлю!
Как я желала бы оставаться спокойной и с уверенной настойчивостью убедить мужа и жену, только похоронивших дорогую им Фиру, в том, что мы – не сборище антисемитов! Собственно, мне достаточно было бы просто показать им свой паспорт с говорящей фамилией. Может, тогда они поняли бы, что ошибаются, и поверили бы, что все произошло случайно. Но сделать это мне мешало слово «шлюха», произнесенное в начале разбирательств и адресованное лично мне. Я понимала все чувства этих людей, я сама испытывала в последнее время подобные чувства и подозрения, но простить мужчину, оскорбившего меня, не могла. Никак. Потому и говорить с ними как с людьми не могла. Не хотелось мне о Ленкиных проблемах им рассказывать. Лучше все равно не станет, что уж.
И тут из глубины зала выступила наша начальница. Мы ее и не заметили в суете и расстройстве.
– Вы не собираетесь «так оставлять» то, что наша телеграфистка опечаталась? Ваше право. А я не оставлю без внимания оскорбление, нанесенное нашей лучшей работнице. Вы помните, как вы ее назвали? И у меня есть свидетели. Сейчас я вызову милицию, составим протокол. И пятнадцать суток вам обеспечено. Поверьте.
– Не надо, – попросила я, почему-то гордясь тем, что меня назвали лучшей работницей. Еще вчера меня бы это определение ничуть не тронуло. Подумаешь, лучшая работница на почте! Великое дело! Сегодня слова эти стали для меня серьезной поддержкой.
– Вас никто не хотел обидеть. Просто поверьте, – обратилась я к обидчикам.
Они явно не верили мне, но угрозу начальницы приняли всерьез. Это было видно по тому, как изменилось выражение их лиц.
– Пойдем отсюда, что с ними говорить, – горестно махнул рукой мой обидчик. – Их не перевоспитаешь, не переделаешь! Эх! Разве надо было за них воевать, жизни свои отдавать!
